Вальтраут ШЕЛИКЕ
ПИСЬМА ИЗ ИНТЕРНАТА КОМИНТЕРНА
(Сентябрь 1941-март 1943 гг.)
Часть IY. БУДНИ
ЛЕСНОЙ
1 сентября 1941 года. Эльге.
Поселились мы в Лесном курорте около Ветлуги. Местность прекрасная. Река чистая и глубокая. Часто катаемся на лодках и купаемся. Режим лагерный.
Я не стала описывать Эльге красоты Лесного Курорта, и совершенно напрасно, ибо жили мы в сказочном месте. Водяным кольцом, то серебристым, то бездонно-черным, обвивала Ветлуга когда-то дремучий полуостров, на котором, прямо в лесной чащобе, были воздвигнуты деревянные корпуса дома отдыха. В лесу из огромных великанов-сосен, пушистых елок, веселых берез, росло видимо-невидимо много брусники и грибов. Мы, столичные детки, даже не подозревали, что такое возможно. Брусника кидалась под ноги прямо у обочины величественной аллеи, грибы красовались разноцветными шапочками чуть поодаль, завлекая нас в лесные заросли, где валежник, папоротники, кусты волчьей ягоды и грибы, маленькие, только что родившиеся, и огромные старцы, уже насквозь изъеденные червями, но еще стойко держащиеся на толстых ножках. Казалось никто до нас здесь не бывал, никто никогда грибы тут не собирал. Тут чудеса, тут леший бродит. А мухоморы! Они будто царственные стражи лесных тайн в белых панталонах и красном мундире несли вахту на стройных ножках под раскидистыми ветвями ели. Не подходи! Опасно для жизни!
А вот через ручеек кто-то заботливо перекинул два ствола дерева и уже готов мостик, знаменитый мостик, ибо перейдя по нему на другой берег и сделав еще несколько шагов, лес вдруг выпускал нас из своих сумерек к солнечному свету, но какому! Вся залитая солнцем, вся красота неописуемая такой представала перед нами ромашковая поляна, каждый цветок почти в человеческий рост!
А за ней снова лес, опять валежник, снова папоротники, а потом вдруг нечеловеческая глушь все вымерло, одни стволы деревьев без листьев, покрытые лишайником, сжатые вросшими кольцами задубелых грибов, мох под ногами, гарь, чернота и тишина, совершенная тишина, какой быть не может, но все же она есть. Страшно!
Мы, старшие воспитанники интерната облазили все закоулки Лесного курорта вдоль и поперек. Но больше всего, конечно, манила нас Ветлуга с крутым песчаным обрывом, пристанью, к которой причалили лодки и баржа в первый день нашего прибытия, и таинственный остров, что скрывал от нас другой берег реки.
На Ветлуге, к которой вел крутой обрыв, мы все лето купались, а, кроме того, старшие воспитанники бороздили речную гладь на лодках во время ежедневного дежурства, дабы уследить за младшим поколением, если кто-то вздумает тонуть во время купанья. Правилам спасения утопающих, мы, конечно, не владели, но теоретически знали, что в первую очередь тонущего надо изо всей силы пихнуть в живот, чтобы он почти потерял сознание и не смог, лихорадочно цепляясь за спасителя, утянуть и его на дно. Стукнув, надо было тут же ухватить захлебывающегося за волосы, и так волочить за собой по воде. Ничего себе задачка! Но слава богу наши теоретические знания ни разу не пригодились, никто из младшеклассников не тонул. И наслаждение Ветлугой было полным.
Зато за нами самими никакого присмотра не было, и мы отправлялись купаться, когда выпадет свободная минутка, и плавали в свое удовольствие сколько душе угодно. Конечно, нам было строжайше запрещено отправляться на реку без взрослого, а, тем более, самовольно. Но мы ощущали себя вольными, уже ставшими большими, птицами, и плавали в реке на свой страх и риск.
И вот однажды мы с одноклассницей, Лялькой Марисенко, полной и неуклюжей девочкой, решили переплыть реку до острова, на котором никто из нас еще не был. Там виднелись кусты, вполне возможно ягодные. То, что у Ляльки больное сердце знали мы обе, но какое это имеет значение? Остров по моим понятиям был недалеко, уже в Серебряном Бору во время воскресных выездов на природу с мамой, папой и братишками, я сходу перекрывала такие расстояния, а Лялька тоже плавать умела. Я брассом, она по-собачьи.
Ни на обрыве, ни на берегу никого не было, и мы вполне безнаказанно могли совершить свою водную вылазку.
Сначала все шло хорошо. Лялька пыхтела и брызгалась, но плыла, а я держалась невдалеке от нее, хотя одна уже давно была бы на вожделенном острове. И вот преодолев большую часть пути, когда возврата назад уже не было, Лялька вдруг, продолжая пыхтеть и брызгаться, заявила: «Я больше не могу. Я не доплыву».
Что оставалось делать? Лечь на спину и передохнуть на воде Лялька не умела, равно, как и встать в воде, чтобы так набраться новых сил. Она умела только грести по-собачьи, и так держаться на воде быстро работая и руками и ногами. В Лялькиных глазах стоял страх. Но плыть она продолжала. И тогда я стала кружить вокруг нее, и уговаривать: «Немножко осталось, мы уже почти доплыли. Потерпи, сейчас легче станет, вот увидишь. Второе дыхание появится, только потерпи и греби. Вот и молодец». То, что я толстую Ляльку до берега вплавь не довезу, мне было совершенно ясно.
Худо-бедно мы с ней доплыли до чудного песчаного берега. Лялька судорожно хватала широко открытым ртом воздух, распластавшись на теплом песочке. Ни о каком исследовании близлежащих кустов на предмет их ягодоноскости не могла идти и речь. Я сидела рядом и ждала, когда Лялька очухается. Ведь надо было плыть еще и назад!
Будь я поразумней, я бы сообразила, что самое правильное мне, после того, как Лялька придет в себя, проделать обратную дорогу вплавь одной и призвать на помощь кого-нибудь из взрослых. С лодкой. Но нам с Лялькой было всего по четырнадцать. И совершили мы свою вылазку без разрешения «начальства», вопреки запрету одним купаться на Ветлуге. И больше всего мы обе боялись неминуемого наказания взбучки на линейке, выговора, а может быть даже исключения из пионеров.
А потому неминуемо предстоял еще и обратный путь, вплавь, с Лялькой, у которой было больное сердце.
Не знаю, сколько мы просидели на берегу проклятого острова, но, в конце концов, Лялька произнесла: «Все, я готова. Поплыли».
Теперь я все время держалась совсем рядом, молча поддерживая подружку, медленно преодолевавшей трудное расстояние. Лялька глядела вперед, только вперед, чтобы все время видеть, как приближается спасительный берег с крутым обрывом.
Мы доплыли.
А как бы я продолжала жить, если бы на моих глазах утонула Лялька Марисенко, толстая девочка с больным сердцем?
Не знаю.
1 сентября 1941 года. Эльге.
В общем мне здесь весело. Вечером танцуем на эстраде, играет баян
Ложимся в 10, но к нам под окна приходят ребята и мы разговариваем. К другим девчатам они заходят.
РАБОТА
1 сентября 1941 года. Эльге.
До последнего дня я работала в детском саду 7-8 часов в день. Работа интересная и увлекательная. Малыши в возрасте3-4 лет. Меня они очень полюбили, кажется даже больше взрослой руководительницы. Зовут меня они тетей Травкой. Недавно ребята окружили меня, а когда руководительница позвала их, только 5-6 ушли, остальные остались. Руководительница немного обиделась. В группе 25 человек.
Теперь я не работаю в саду, ибо там корь и свинка. В нашей группе заболело 13(!) человек.
Кроме работы в детском саду мы ходили в соседний колхоз полоть огурцы, помидоры и проч.
17 августа был воскресник (в фонд обороны). Восьмерым (среди них и мне) на линейке вынесли благодарность. Мы выполнили норму по пилке дров на 200%. Я была единственная девочка среди них. Мы пилили с утра до вечера. Некоторые мальчишки выполнили норму только на 50-75%.
НОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО
Кроме того, было еще и ночное дежурство проверка охраны Лесного курорта, доверенное только четырем, самым рослым интернатским старшеклассникам Сергею Гуляеву, Свету Рашевскому, Дионизе Брандон и мне, Травке Шелике, 14-16 летним ребятам.
В кромешной тьме августовских ночей мы выходили из дежурки, и каждые два часа , разбившись по парам один мальчик и одна девочка, отправлялись в обход по стратегическим пунктам лагеря от кухни к складу и обратно, удостовериться, что сторожа на месте, что никто никаким диверсантом не убит, и продукты не похищены.
Откровенно говоря, мне было очень страшно идти ночью по тропинкам, днем таким уютным из-за зарослей цветущих кустарников, а ночью пугающими теми же кустами, за каждым из которых мог скрываться диверсант. И я была рада, когда мы вновь оказывались в тесной дежурке, под предводительством нашего разводящего начальника лагеря Павла Кадушкина, красавца из породы Урбанского, но еще более красивого, особенно когда восседал он на могучем коне, галопом объезжая на нем весь Лесной курорт. Далекий цокот копыт этого коня уменьшал страх, когда шли мы со своей проверкой в самый дальний угол нашего лагеря.
Не знаю, был ли толк от наших дежурств, единственное, чего мы действительно добились, это то, что нанятый старик-сторож склада спал ночь на своем посту с перерывами и чутко, ибо нагрянуть мы проверяющие, могли совсем неожиданно. Но тогда, в первые месяцы войны, мы были уверены, что защищаем своим дежурством интернат от немецких диверсантов. И гордились порученным делом. Тем более, что в интернате жили дети и многих руководителей зарубежных Компартий сын Ракоши, дети Анны Паукер, дочь Копленника, не говоря уже о нас, остальных детях сотрудников Коминтерна. И если в 1937 году в коминтерновском пионерлагере в Крыму мы ухитрились все вместе чем-то отравиться, в чем, мы, конечно, обвинили какого-то не разоблаченного врага народа, то во время войны нападение на интернат Коминтерна какого-нибудь вражеского десанта не казался нам столь уж невероятным. И мы выходили на ночное дежурство, безоружные. В нашем распоряжении не было ни винтовки, из которой мы стрелять не были обучены, ни ножа, с которым мы не умели обращаться в качестве орудия самозащиты, ни даже милиционерского свистка, в который мы могли бы засвистеть, Только глотки, способные заорать в случае опасности. Дураки мы были, романтически настроенные подростки, готовые на геройство голыми руками.
Поразившее в ночном дежурстве я городская девочка, впервые увидела черное августовское небо с фонариками-звездами, бесконечное, бездонное, ошеломляющее, в котором вдруг пролетела падающая звезда!
УЧЕБА
1 сентября 1941 года. Эльге.
Мы будем здесь учиться в одной деревне. В школе изучать будем немецкий.
Свидетельствую, что во время войны я действительно изучала в ветлужской школе именно немецкий язык, как, впрочем, потом и в Красных Баках. Пишу об этом потому, что много лет спустя, в Германии на одном писательском семинаре некто в докладе утверждал, что во время войны российским немцам было запрещено говорить на родном языке и его изучение в школах тоже было отменено. Я, конечно, тут же встряла на семинаре со справкой о личном опыте, ибо и в критике геноцида по отношению к целым народам, в том числе и к российским немцам, надо придерживаться того, что было, а не добавлять придуманное. В противном случае не поверят и тем действительным ужасам, которые творились на самом деле.
«ЗАХАРЬИНО»
Где-то в начале сентября 1941 года всех учеников 5-10-ых классов переселили на время учебы в Захарьино, чтобы были мы поближе к школе. Здесь, на крутом берегу Ветлуги, возвышался одноэтажный корпус, который когда-то был настоящим дворцом мелкопоместного помещика. Комнаты, как и полагалось во дворце были проходными и , разделялись большими двухстворчатыми деревянными дверьми , одна за другой, кроме последней. Сюда, в большие комнаты, по одну сторону от парадного входа поселили младших девочек, а по другую младших мальчиков. Была там еще и две крохотные комнатушки, вероятно ранее служившие для прислуги. В одной из них поселились Свет, Сергей и Влад, а в другой начальник нашего Захарьино Прохорова. Как потом оказалось, эти крохотули-комнатушки были единственным местом, где зимой было более или менее тепло.
Во дворе стоял еще небольшой флигель, приземистый, с одной единственной комнатой в несколько небольших окон, и с прихожей. Здесь стали жить мы старшеклассницы. В комнате стояло штук двенадцать железных с пружиной кроватей и пара тумбочек. В прихожей алюминиевый рукомойник, того рода, что стоял у Эльги во дворе на даче, Вода в рукомойнике зимой была ледяная. Удобства во дворе.
Столовая тоже во дворе небольшое отдельное помещение из одной комнаты, прихожей и кухни. Комната была настолько мала, что за деревянными столами и лавками мы, 60-70 учеников 5-9 классов, не умещались все разом, и питались поэтому в две смены. Еще был сарай, в котором мы вскоре держали корову и свиней себе на пропитание. А еще была во дворе баня, типичная русская баня с крохотным оконцем и большой печью с камнями и чаном. Баня была нашим счастьем, но редким, ибо всю зиму приходилось экономить дрова. Пару раз наши девочки ходили в кино на картину Петух на экране, т.е. бегали подглядывать за купающимися мальчишками. Мне лично это было неинтересно, так как у нас дома мы все ходили друг перед другом голышом и то, что девочки видели через банное окошко в первый раз, передо мной мелькало с рождения.
В главном корпусе, в котором от дворца сохранились только внешние стены и резные двери анфилады, находился еще и большой зал. Сюда поставили длинные столы и лавки, и зал стал общим местом для делания уроков, при свете керосиновых ламп. А в малюсенькой полуподвальной пристройке, повесили портреты вождей, к стене прислонили красное знамя и на небольшом ящике поставили патефон. Это был теперь наш Красный уголок, место для чтения газет и танцев. Тоже при керосинке.
Захарьинскую природу мы разглядели не сразу, но вскоре были покорены крутым обрывом с беседкой на самом краю, оврагами, сплошь покрытыми кустами, зелеными, желтыми, красными, с сережками кукушкиными слезками. Здесь мы стали пропадать по вечерам, до отбоя любуясь закатом и вечерним небом, а порой и гораздо дольше, чем было положено по лагерному режиму.
Занятия в сентябре еще не начинались, да и неизвестно было, когда начнутся. По вечерам, если мы не отправлялись на обрыв, то бузили в комнатах, а днем ходили работать убирать урожай в местном колхозе.
Мне в Захарьино понравилось сразу.
5 сентября 1941 года.
«...В общем, живем весело и неплохо работаем. Вечером бузим, блеем, мяукаем и изводим врачиху, которая к нам ужасно относится и мало понимает в медицине. Где мы будем делать уроки неизвестно. Электричества нет, вода холодная из колодца, очень вкусная. Живем дружно между собой и с ребятами. Иногда ссоримся, но потом все забывается.,
РАБОТА, ЕДА, ОТОПЛЕНИЕ
5 сентября 1941 года. Эльге.
«...Вот уже 3 дня работаем в колхозе по 9 часов в день. Теребим (выдергиваем) лен и пшеницу. Страшно устаем. Ноет все тело, руки опухают, мозоли. Когда идем на обеденный перерыв еле-еле волочим ноги. В первый день работали плохо. Наша бригада в 8 человек (я бригадир) наработала всего 4 трудодня. Но следующие два дня мы заработали уже 8 трудодней, т.е. выполнили норму на 100%. У девчат плохие настроения не хотят идти на работу. Я ничего не говорю им, а просто иду на работу, они тогда тоже идут. Все-таки совесть мучает. Сегодня уже работали с увлечением
Я в совете отряда и совете лагеря. В лагере меня все знают, почему сама не знаю.
8 сентября 1941 года Папа мне.
Ты теперь вовсю занята работой в колхозе. Сейчас ты делаешь для нашей родины больше, чем иной взрослый. 9 часов полевых работ, это не шутки, а для твоих только 14 с половиной лет это кажется даже через чур много. Ты должна следить, как реагирует твое тело, в крайнем случае свое слово должен сказать врач Теперь, при столь тяжелой работе у тебя есть хотя бы усиленное питание?
Мой наивный, мой заботливый папа, подумал об усиленном питании для трудящейся дочки. Еще не понял, что и в тылу все равно война. А что мы ели?
1 сентября 1941 года. Эльге.
«..Кормят средне. Сегодня на завтрак была манная каша и чай. Но сыты бываем почти всегда.
5 сентября 1941 года. Эльге.
«Кормят одной кашей на воде, черным хлебом да картошкой со щами. Витаминов нет, мы худеем, но от каши растут животы. Правда, сегодня нам дали масла, которое мы не видели уже два месяца! Говорят, что теперь нас будут лучше кормить везут живых коров из Москвы. Кроме того, мы зарабатываем трудодни в колхозе.
11 сентября 1941 года. Папа мне.
У вас, наверное, уже по-настоящему холодно, да? Здесь наступили дождливые дни, в комнате холодновато. Ваши комнаты можно отапливать? А как с освещением?
В комнатах были, сложенные из кирпича, печи и их можно было топить, но не было достаточного количества дров и мы мерзли. Уже с осени. А освещением были керосиновые лампы, но и керосина не было вдоволь. Кроме того мы часто пользовались одним фитилем, так как и стекол для лампы тоже не было. Но об этом я родителям, почему-то, не писала.
Некоторые родители поспешили забрать своих детей обратно в Москву. Как реагирует на это папа?
11 сентября 1941 года. Папа мне.
«Мы считаем такие соло-возвращения ошибочными и вредными. Мы хорошо понимаем ваши настроения, и у нас кипит душа от возмущения. За редчайшим исключением такие возвращенцы ни что иное как беглецы от знамени. Утешительным в этом деле может быть лишь то, что вы таким образом избавились от балласта, который в трудные дни вам все равно ни в чем бы помочь не мог. Что они выиграли? Лучшие условия жизни в Москве? Чепуха! Школы здесь тоже еще закрыты и никто не знает, что с ними будет. В ту же ночь по возвращению в Москву матери со своими маленькими и большими детьми провели несколько часов в бомбоубежище. А в следующую ночь их даже два раза вытаскивали из кроватей. Что означает для маленьких детей такое прерывание ночного сна, знаешь даже ты, и никто не знает, что будет через неделю. Мы все с надеждой смотрим на будущее, но пока надо быть готовыми к тому, что фашисты будут пытаться нападать на Москву, как только смогут. То, что происходило до сих пор детские игрушки по сравнению с тем, что они сотворили с Лондоном. Но 700 человек убитыми стоили Москве и первые налеты, и никто не имеет права без железной необходимости подвергать своих детей смертельной опасности. Ну, вы свои плохие настроения, наверняка, уже преодолели, а мы игнорируем возвращенцев и ничего не хотим о них слышать Вам могут и должны создать там такие условия, чтобы жизнь ваша была лучше, чем в Москве.
22 сентября 1941 года. Эльге
«...Я только что с работы. Сегодня мы выкапывали картошку. У нас настоящая холодная осень. Когда рыли картошку, коченели руки. Галош у меня нет, и у меня страшно мерзнут ноги
Эльга, я уже видела зажигательную бомбу (нам привозили), и мама прислала осколки от зенитных батарей».
8 октября 1941 года. Открытка Эльге.
«Сейчас не работаем я плохо себя чувствую, нет обуви, другие тоже находят причины.
С начала девочки не очень хотели идти работать, а потом и я разрешила себе передышку. Один только Володя Деготь, сын француженки и большевика-подпольщика, арестованного в 1937 году, не сдавался. Он выходил в поле в любую погоду, даже если там не было ни души, ни нас, ни колхозников. И добился он для себя самого трудного и пыльного дела: на комбайне, убиравшем зерно, он заполнял зерном и завязывал мешки и все это прямо на ходу, примостившись на шатком сидении в конце грохочущей машины. Мне перед Дегтем было стыдно за проявленную нестойкость, а он не упрекал. Просто шел своим путем, в 15 мальчишеских лет. Упрямый.
УЧЕБА
22 сентября 1941 года. Эльге.
«В школах Москвы учеба с 15 сентября. Мы будем учиться с 1 октября, да и то под вопросом. Как твоя учеба и отметки?
1 октября 1941 года.
«Думали, что учиться будем с 1 октября, но теперь сомневаюсь. 5-7 классы, которые учатся не в той школе, что мы, будут учиться с 15 октября. Наверное, и мы тоже.
Я очень хочу учиться, но учебу все откладывают, а самостоятельно учиться очень трудно, так как лампа керосиновая, дает ужасное освещение, а девчата почти всегда дома. Я себе здесь здорово испорчу зрение, т.к. уроки делать будем при керосинке.
ДЕВОЧКИ И МАЛЬЧИКИ
22 сентября 1941 года. Эльге.
«У нас что-то вроде компании 5 мальчишек и 4 девчонки. Мы часто собираемся у ребят в комнате (у них очень тепло) и играем в домино, садовника, карты, бутылочку... Вечером собираемся в Красном уголке и танцуем. Вчера сидели до 12 часов! К нам никто не приходил, и мы резались в карты. Электричества нет, и мы читаем при свечке. Игр никаких нет, и остаются карты и домино.
Мне предложили дружбу три девочки. Инна я отклонила личную дружбу, но сошлась с ней ближе, чем с другими.... С Ритой и Ниной я согласилась дружить, т.к. знала, что втроем друг другу не говорят всего. Но из этого не вышло ничего. Инне я отказала еще и потому, что она доверяла бы мне все, а я бы ничего. Она верит в сны, ей очень понравилась Бедная Лиза. Суди сама, что за человек. Она верит, что история бедной Лизы правдиво написана, и что так бывает. Я с ней не согласна.
8 октября 1941 года. Открытка Эльге.
«5 октября справляли Иннин день рождения и гуляли до 5 часов утра! Праздновали в нашей спальне вместе с ребятами, играли в почту, ручеек, жмурки, танцевали. Всего 13 человек. Был Володя-физкультурник, который притворяется в меня влюбленным. Под конец жутко хотелось спать, некоторые девчата засыпали прямо одетые при ребятах. Наконец ребята ушли и в 5ч30 минут мы лежали в кроватях...Ходили за шиповником».
ЕДА
15 октября 1941 года. Эльге.
«...Сегодня нас оставили без завтрака. Мы опоздали на 10 минут и нам не дали завтрака. Мы учили уроки на голодный желудок. Ужасное положение.
17 октября 1941 года. Маме и папе.
«В целом питание хорошее, но иногда я не наедаюсь.
25 октября 1941 года. Эльге.
«Мы давно не ели белый хлеб, а, в общем, питание хорошее, хотя совсем нет разнообразия.
МИРОВОЕ НАСТРОЕНИЕ
10 декабря 1941 года.
Милая, милая Элюшка!
Какой вчера чудесный день был!
Во-первых, я получила два твоих письма от 10 ноября и 11 ноября! Ты едешь в Уфу! А ведь мама и папа там, и я, может быть, туда уеду! Так что, может, увидимся!!!
Во-вторых, вечером на улице было тепло! Ты представляешь себе, что значит тепло, когда мы уже неделю сидим без дров в холодной комнате, сидим в пальто, варежках и валенках! Я себе уже отморозила щеку и она болит. Спать ложимся одетые, я в лыжной кофте и чулках... Последние дни были настоящие метели, но мы в школу ходили. В школе тоже нет дров, и мы сидим также в варежках и пальто. Холодно. Но вчера и сегодня на улице и в комнате более или менее тепло. Сегодня градусов 15, а в те дни было 38-40!!!
И, в-третьих, у меня вчера и сегодня замечательное настроение! Привезли картошку, но грузовик застрял по дороге, и мы выгружали картофель. Я взобралась наверх в кузов и с 7 часов до 10 часов вечера одна подавала наполненные ведра. Я выгрузила почти весь грузовик. Ребятам была норма утащить 8 ведер, и Свет и Зина отнесли по 35 ведер каждый. Мы втроем на первом месте. Работа меня очень развеселила, и у меня мировое настроение!
Мама вяжет варежки и носки для Красной армии, а папа донор. Все это очень хорошо...
Мы здесь шьем варежки для младших ребят, сами себя обслуживаем. В общем, живем очень здорово и дружно. Мы одеваем вещи друг друга, все делим, вечером поем. От холода играем в Баба сеяла горох, Каравай и др. С ребятами тоже дружны, шутим. вместе уходим на лыжах, вместе таскаем воду, работаем, разыгрываем друг друга...Нас в комнате 14, иногда 16 человек. Всего в лагере 25 девочек, 5 еще роют окопы под Дзержинском.
УЧЕБА
10 декабря 1941 года. Эльге.
Мои отметки: литература: отл, история: хор, георгафия: хор, физика: отл, химия : хор, немецкий: отл Поведение: пос. Алгебры и геометрии у нас нет. А в этой четверти нет также анатомии и химии. Учителей взяли в армию...»
24 декабря 1941 года. Эльге.
«Здесь бывают жуткие морозы, и я себе уже отморозила щеку. Лежит глубокий снег и трудно идти вперед. 3 километра в школу проходим за 35 минут, а могли бы гораздо быстрее, но все снег, снег. Вечером все небо покрыто яркими, яркими звездами. Очень красиво. В избах в деревне горит свет, на крышах лежит снег, а мы идем из школы. Представляешь как это красиво! Ну, я начала чего-то описывать, что тебя не интересует. Ты прости меня, но очень уж красиво... Весной здесь будет цвести сирень, шиповник, (здесь он особенный, цветы большущие).
29 декабря 1941 года. Эльге
Здоровье хорошее, аппетит тоже.
29 декабря 1941года. Эльге
В последние дни не вызывали, у нас появился новый предмет сельское хозяйство. Если мы его изучим в этом году, то получим диплом агротехника со средним образованием. Моего любимого учителя по математике не будет его берут в армию. Итого у нас следующие предметы литература, история, география, немецкий, военное дело и сельское хозяйство. Нет анатомии, химии, физики, геометрии, алгебры, черчения. Тебе нравится? Мне нет. Мне хочется учиться.
Уроков часто не было и мы, интернатские старшеклассники, отправлялись тогда на станцию глядеть на эшелоны
ДЕВОЧКИ
23 ноября 1941 года. Маме и папе.
Некоторые ребята под Горьким роют окопы, так что в комнате нас сейчас только 4 девочки.
2 декабря 1941 года. Маме и папе.
Сейчас мы живем в одной комнате с девочками 5-7 ых классов. Нас в комнате 16 человек! Вечером невозможно делать уроки, девочки очень мешают. Но теперь мы более или менее привыкли.
24 декабря 1941 года. Эльге.
Нас переселили в Красный уголок Кузю, Персика, Тайру и меня. Комнатка мировенькая, уютная, лучше той, где мы жили в самом начале. Стоят четыре кровати, два кресла, печка. Мирово. ..Сейчас Кузя играет на гитаре и они с Персиком поют песни. В комнате тепло. Скоро ужин...Вообще все очень здорово.
У меня Персик прочла дневник, списала все по-немецки написанное, но когда ее не было, я из ее дневника взяла эти листочки и сожгла. Теперь она носится и не знает, куда они подевались. А я молчу, пусть думает, что прочли ее дневник и взяли листочки. Будет знать, как читать чужие дневники. Я ее дневник не читала, мне о ее проделке рассказала Тайра, которая была при этом. Вообще вести дневник здесь довольно рискованно. В пятницу я его забыла в школе и из-за этого со Светом вечером пошла в школу и нашла его в пустой учительской. К счастью его никто из учителей прочесть не успел нянечка поздно убирала.
ЗАХАРЬИНСКИЕ СВОБОДЫ
24 декабря 1941 года. Эльге
Вчера в 10 часов вечера Свет, Кузя, Сергей и я вышли из лагеря провожать мамашу Света на станцию. Возвратились часов в 12-1 ночи. Видишь, какая у нас благодать уходим, когда захотим, ложимся, когда вздумается.
9 января 1942 года. Эльге.
На большинство из нас сейчас напала какая-то лень и мне это противно. От П., например, несет чем-то ленивым, сальным и вульгарным. Кузя с Персиком каждый день раза по пять употребляют выражения иди ты в ж...пу, или что-нибудь в этом духе. Я начала тоже употреблять некоторые выражения. Теперь я сдерживаюсь и заключила с одной девочкой (с Сильвой) договор. Если кто-то из нас скажет на фиг, срать и т.д., то гонит кусок сахара. Я уже проиграла 3 куска! Пришлось их отдать. Знаешь, волей-неволей привыкаешь к этим выражениям. Но я сдерживаюсь. Стоп! Сильва сказала сейчас ни фига. Мы в расчете! Вот такова наша жизнь.
Персик в школу не ходит, дома ничего не делает. Даже не подметает и не топит печь! Лень! Но на меня не нападает никакая лень. Я каждый день хожу в школу, учусь, а учиться хочется».
УЧЕБА
9 января 1942 года. Эльге.
У нас теперь новый физик, очень молодой и беспомощный. На его уроках все очень бузят. Но я не могла бузить. Нет! Мне его жалко. Я считаю подлым смеяться над учителем, который слаб. Ведь дрожат они перед директором! Учитель не выдержал: Знаете, ведь я не собака, и вышел из класса. Весь класс очень испугался, что он пожалуется директору и пошли извиняться. Как подло! Сразу струсили. Когда думали, что он никому не скажет, смеялись и издевались над ним. А потом сразу струсили и каждый заговорил : А я ничего не делал. Меня это жутко возмутило. Я чуть не вскочила и произнесла пламенную речь в защиту учителя. Ведь могли они ему помочь провести урок, а не заявлят : Он сам виноват, надо было сразу быть строгим». Всегда виноват учитель, никогда ученики. Знаешь, я после маминого письма стала искать вину не только в других, но и в себе. Я тоже не всегда правильно выступала против учителей в нашей школе. На уроках рисования мы тоже бузили, ведь она никому не скажет! Элюшка, напиши мне, согласна ли ты со мной или нет.
13 января 1942 года. Эльге.
«Наша вторая четверть кончается 17 января. Кажется буду отличницей.. У нас по 1ому учебнику на 5 человек!»
22 января 1942 года. Маме и папе.
Мои отметки за четверть: география хорошо, литература, алгебра, геометрия, история, немецкий, военное дело и дисциплина отлично. По физике и сельскому хозяйству никто не аттестован, у меня по обоими предметам было бы отлично
Я многое хочу сделать, чтобы мы скорее победили, но зимой я могу только учиться. Но и это важно.
26 января1942 года. Эльге.
«Мне нужно еще заниматься с одной отстающей ученицей из 6-ого класса и тогда все будет в порядке. С Сергеем мы уже прошли 15 параграфов по-немецкому. С Тайрой я еще не занималась».
САМОЕ НЕПРИЯТНОЕ
26 января 1942 года.
На улице холодно. Элюшка,(может неприятно, но я напишу), самое ужасное у нас, это пойти в уборную. Уборная на улице, руки мерзнут, попка тоже. И когда просыпаемся, все сразу думают : Боже, еще надо идти в уборную! А когда сходили, (ходим целыми спальнями), все облегченно вздыхают. Умываемся не каждый день, но по субботам регулярно ходим в баню. В ней всегда или слишком жарко, или холодно. У меня летом были вши. Но теперь мы их вывели. У девчат их совсем нет, но есть у шестерых мальчишек. Когда Свет вернулся с трудового фронта, то у него тоже были вши. В комнате тоже холодно, дров дают очень мало, а забор ломать не разрешают. Керосину тоже мало.
Меня считают отличницей, хотя у меня и один хор. На вечере дали премию книгу Боброва Валерий Чкалов
Сейчас урок географии, географ читает лекцию о морали, о совести. Совесть это инстинкт, не переносящий ничего плохого. Стоп. Звонок..
Сейчас уже сельское хозяйство. В классе очень холодно. Я вся трясусь.
У НАС ТАК ВЕСЕЛО
9 февраля 1942 года.
Здравствуй милая, дорогая Элюшка!
Как видишь, я достала бумагу и теперь буду тебе почаще писать пока хватит бумаги.
Сегодня опять в школу не ходила, завтра пойду, хотя нога еще не прошла. Сегодня очень веселый, дружный день. Из нашей спальни только Кузя и Персик пошли в школу. Четверо больных, у остальных больные ноги и у всех болят животы.
Спишу тебе, как написала про сегодняшний день в дневнике:
Я не могу! У нас так весело, чудно! Валя обращается к Ярче, возвращающейся из минтаксиса (уборная): Ты моя милая, скоро шестой раз пойдешь. Тошка ласкает свою сестру Райку: Лысая ты моя, Ракочка, милая моя, дай я тебя поцелую. Да ну, и так трудно дышать, а ты целоваться. Ну и черт с тобой. Вот не люблю тебя, Раку, Сракочку.
Сегодня целое событие у себя в коридоре мы обнаружили новую уборную, такую уютненькую, чистую. Вот никому не скажем про нее, а то будут ходить всякие Соньки, да еще испачкают.
Тайра второй раз топит печь. Тошка ворчит: Вот обрадовались. натаскали дров, так теперь каждые десять минут топят.
Валя носится со своей балалайкой-ружьем (в сущности, это простая палка). Сильва поет сочиненную девчатами песню История второй любви. Весело, чудно, дружно. Хочется написать про нашу жизнь. Ведь она интересная, хорошая. Сильва отняла балалайку. Сильвочка, милая, отдай. Я тебе целое полено дам, вот, ей-богу, дам, только дай мне мою балалайку, умоляет Валя и получив свою палку, обращается к Тошке: Тошка, генерал, возьми мое ружье. Утром Валя делает обход больных: Вот умирайте скорей, мы вами печку затопим, а то холодно. Ворча поднимается Ярча: Черт, Валька, предсказатель, и идет в минтаксис. Ну сейчас я за ней пойду, я уже чувствую, говорит Сильва. Травка! Тайра мимо ведра сходила! Чего ты врешь, и ни капельки нет. А это что? Это было! Из комнаты вылетает Ярча, за ней Валя с полным ртом воды, брызгает . и... все на себя.
Тошка задирает подол платья и поворачивается спиной к печке. Генерал, генерал, что ты делаешь, прожжешь. Погоди. дай в печку пернуть. Прости Элюшка, за выражение.
Я, конечно, не успела записать все, что говорится и делается у нас, но как видишь, у нас очень весело. ...Мы дружны, у нас дня не проходит, чтобы не спеть песни, чтоб не поругаться и не помириться.
У нас по-новому все построено, у нас теперь вместо вожатых воспитатели, а мы называемся воспитанниками. И действительно, похоже, что у нас детдом, живем без родителей уже 7 месяцев.
Меня выбрали старостой спальни. Девчата в спальне, кроме Кузи, уважают, слушают меня, считают взрослее. Оказывается, в классе меня тоже считают хорошей, умной девочкой. Кузю и Персика Кабачеева не допустила к изучению Устава ВЛКСМ, т.к., она говорит, они еще недостаточно серьезны и взрослы. Мне же велела приходить обязательно. Знаешь, меня все это подкрепляет, дает силы и желание учиться...
Видишь, в этом письме я тебе описала наше житье-бытье. Тебе нравится? Мне да. Иногда нападает тоска, хочется домой, в Москву, а в общем всегда веселы. Ну, пока. Пиши. Травка.
И что мне могло нравиться в том шуме и гаме, который весь день царил в нашей комнате, бывшем Красном уголке, в котором очень недолго мы прожили всего вчетвером? И несут девочки какую-то околесицу, ни одного слова, серьезного и умного не произнесено, и на тебе, я в восторге. Странное все-таки восприятие у меня, девочки-подростка, своего окружения. Но, может быть, главное в том, что мы весело болели, с шутками и прибаутками, на какие были способны. Болели без лекарств, без мам, и без страха. И именно это я уловила, неосознанно, и застенографировала? Или я приукрашиваю?
21 января 1942 года. Эльге.
Знаешь, Элюшка, я очень удивляюсь, почему у меня так всегда и везде бывает многие очень любят, а некоторые терпеть не могут. У меня и здесь так Кузя и Персик не любят, другие девочки в спальне любят и злятся на Кузю с Персиком за то, что они на меня злятся...
У нас очень холодно. Самое страшное дело это идти утром в уборную. Уборная на улице. Морозы в 43 градуса. Ну и представляй себе.
Живем, более или менее, дружно. Каждый день поем песни. В уборную по малым делам не ходим имеется для этого ведро в спальне. Ведь на улице очень холодно. Издали указ, чтобы не пукать, но не помогает. Пукаем во всю. Ведь мы более 4 ех месяцев не видели белого хлеба... У нас на всю спальню одна иголка. Штопать не всегда возможно. Нитки кончаются. Здесь купить нельзя, не знаю, как буду чинить вещи. Штопки уже давно нет, и я штопаю коричневые чулки белыми катушечными нитками! Красиво!
УЧЕБА
21 февраля 1942 года Маме и папе.
Мои оценки после 17 января, третья четверть: алгебра два отлично, геометрия отлично и хорошо, литература посредственно, затем два отлично, немецкий три отлично, анатомия отлично, физика отлично, география отлично геометрия хорошо из- за тетради. Она была грязной.
Учебный год кончается 15 апреля. Экзамены будут. Программу мы не завершим просто не успеем.
РАБОТА
21 января 1942 года.Эльге
Я тут стригу ребят как ни странно, получается.
26 января 1942 года. Эльге
У нас теперь введен трудовой час. Каждый день мы должны или мыть полы на кухне, в столовой, чистить уборную, убирать территорию, мыть посуду и т.д. Это занимает 2-3 часа в день. С 6 вечера до 9-ти вечера коллективно делаем уроки в Красном уголке.
9 февраля 1942 года. Эльге.
... Почти каждую неделю показывают кино. Каждый день нам надо пилить дрова, таскать воду, а раз в неделю мыть на кухне посуду, пол. Работаем и учимся. Ложимся поздно. Почти никогда не высыпаемся...
ЕДА
Уфа. 8 января 1942 года. Мама мне.
Мы посылаем тебе ко дню рождения кусочек шоколада и конфету. Два других кусочка возьми с собой для Вольфа и Рольфа. Когда снова к ним придешь.
21 января 1942 года. Эльге
Четыре месяца не видели белого хлеба. Питание ничего себе. Увеличили порцию масла 15 граммов в день. На утро дают какой-то чудной суп вода, мука, черные сухари. Везде и всюду картошка. А вообще я привыкла к этим порциям. Конечно, скучаю по нашим щам и супам. Помнишь, тебя папа на даче угощал? Вкусно?
22 января 1942 года. Маме и папе.
Последние дни нам дают на завтрак какой-то странный суп из муки, не очень вкусно. Масла теперь дают больше. Я уже привыкла к порциям и всегда сыта. Кроме того я теперь все ем с хлебом. Белого хлеба нет уже несколько месяцев. Но все это ничего. Это даже хорошо. Когда мы голодны, мы едим сухой хлеб с чаем без сахара. В Москве я такое есть не стала бы. А значит, я привыкну теперь к любой еде. Взрослые говорят, что я хорошо отношусь к еде ем все, что дают, не ною.
9 февраля 1942 года. Эльге.
Кормить стали хуже. Хлеб по нормам, картошки нет. Сегодня за завтраком дали только кусок маленький масла и 2 куска черного хлеба. Но я наелась. Мы не жалуемся... На кухню сейчас выдают только муку и нам пекут блинчики. На ужин дают один блинчик и чай. А вообще жить можно. Тем более, что у большинства расстройство желудка.
Блинчики, наше самое любимое блюдо, пекли из какой-то темной муки, которая почему-то скрипела на зубах. Но все равно, блинчики иногда даже по три штуки на человека, всегда были праздником. А однажды к блинам подали еще и столовую ложку хрена. Я знала, что хрен полон полезных веществ и храбро намазала его на свои три блина. Большинство ребят, однако, лизнув витаминную добавку, тут же отказались испытать свой рот на ожог жгучим хреном. И тогда я и Петя Маннгейм предложили на спор кто съест чужую ложку хрена, ничем не заедая, тому владелец хрена жертвует один блинчик. Оба мы тут же выполнили условия спора и были награждены коллективным восторженным возгласом удивления и лишним блинчиком, скрипевшим на зубах. Нашему примеру, правда, никто не последовал, но своего хрена рискнули отведать теперь многие, макая блинчик в жгучее месиво.
А съела я лишнюю ложку хрена потому, что хотела оставаться здоровой, несмотря на войну.
21 февраля 1942 года. Маме и папе.
Еда хорошая. С сегодняшнего дня мы будем получать 30 граммов масла. Хлеб дают по нормам. Немного маловато, но ничего. Картошки сейчас нет, все делают из муки и крупы, ничего другого нет. Но я довольна.
У малышей и вообще в Лесном еда лучше. Они получают какао, молоко, печенье, масло, белый хлеб.
ЖУТКО ХОЧЕТСЯ СПАТЬ
6 марта 1942 года Эльге
«Милая Элюшка!
Константина Константиновича (учителя по математике) и физика взяли в армию. Самого лучшего учителя Костю, взяли. Знаешь, когда он был на трудовом фронте, я без особой охоты ходила в школу, не было любимого предмета и не хотелось серьезно заниматься. А когда вернулся Костя, стало стыдно, и я снова взялась за учебу, стала опять носить все учебники и т.д. А теперь его опять не будет. Не знаю, кто у нас будет по математике и физике. По физике мы и так отстали, проходим всего параграф 68, а что будет теперь? В этой четверти отличницей не буду, у меня Хор по истории и по сельскому хозяйству. Я сроду не видела этих машин, а тут говори еще об их устройстве.
Опять ко сну клонит, а сейчас всего второй урок, а всего их сегодня семь. Я жутко хочу спать, меня знобит. Наверное, из-за укола. Вчера нам делали второй укол против тифа.
25 марта 1942 года.
Здравствуй Элюшка!
Давно тебе не писала, но ты меня прости. У меня нет времени, все время чувствую себя усталой, жутко хочется спать, и поверь, на уроках очень часто чуть, чуть не засыпаю, но меня вовремя толкает мой сосед... Сегодня на первых трех уроках спала, но это раздражает, т.к. по-настоящему уснуть нельзя, а только дремлешь.
26 марта 1942 года.
С отметками более или менее прилично, хор только по истории, но попрошу, чтобы вызвали. Хочу исправить.
Элюшка, милая! Я опозорилась! Сейчас шестой урок. Прошлый был военное дело. Он читал про зажигательные бутылки, я сначала слушала внимательно, устремив на него взгляд. Потом глаза как-то сами стали слипаться. Я крепилась, крепилась, а потом решила немножечко вздремнуть и слушать и спать. Дремала, дремала и уснула. Сплю, понимаешь, сплю на уроке. Вдруг просыпаюсь, потому что кончился урок и военрук скомандовал Встать. Я вскочила с таким растерянно-идиотским видом, что если бы сама себя увидела, наверное, хохотала бы. Ну, а Шелике, я думаю, теперь выспалась, сказал военрук. Еще, слава богу, что я не захрапела, но заснула я по-настоящему, и сосед меня не будил.
А с Дегтем ( я тебе о нем уже писала), однажды случилось хуже. Он заснул на уроке истории, проспал перемену, и спал дальше на немецком. Он ученик 9-ого класса. Немка это заметила: Деготь, вызвала она его. Он не слышит. Деготь, повторяет немка. Он спит. Ребята смеются, и толкают его. Деготь! вне себя кричит немка. Он вскакивает, расстроенный, смешной. Все хохочут. Вон из класса! Он вышел.
Но у нас в интернате почти все старшие ребята жутко хотят спать, и многие дремлют на уроках. А ведь когда можно, мы ложимся рано, часов в 9-10. Правда, последние недели мы ложимся часов в12-1, а иногда и в 2, а встаем в 7. Сейчас нам не выдают керосину и вечером сидим в темноте.
БОЛЕЗНИ
18 марта 1942 года.
«Дорогая Элюшка!
Давно не писала тебе. Во-первых, дел много, а времени мало. А потом я себя все время чувствую очень усталой, вечером стараюсь как можно скорее лечь спать, утром делаю уроки, а в школе клонит ко сну. У меня ломит ноги, и я боюсь, как бы не было ревматизма... Сегодня нам делали прививки против тифа. У меня болит рука. Боюсь, эту прививку перенесу не так легко, как прошедшие. Ведь моральное состояние у меня не очень-то, хоть и стараюсь, да и физически очень устала».
26 марта 1942 года.
Я всю зиму вожусь с ногами, а они у меня не проходят. Я себе натерла палец и он, то совсем здоров, то гноится и дергает всю ногу. Мне уже надоело с ним возиться, и я запустила ногу...»
РАДОСТИ ЖИЗНИ
28 марта 1942 года. Эльге.
«Сегодня в школу шли очень весело. По дороге в санях ехали красноармейцы и мы (Персик, Кузя и я) воевали с ними снежками. Весело! Жутко. Все мокрые, хохочем, так и не заметили, как дошли до школы. Но результаты плачевные. Дело в том, что я так порвала валенки, что не знаю, как пойду домой. У нас здесь сегодня первый раз пошел дождь. Теплеет. Говорят, что весной Ветлуга вздуется, затопит берега, и нельзя будет ходить в Лесной. Как нам продукты будут возить, никто представления не имеет. Наверное, весной здесь очень красиво. Шиповник, сирень. Красота!.
11 апреля 1942 года .Эльге
«Дорогая Элюшка, милая моя!
У меня эти дни очень хорошее настроение. Знаешь, все мне кажется таким чудным, все такие хорошие, добрые. И я чувствую себя как-то чудно, хочется работать, сделать много, много, в общем все очень мирово. Поздравь Травушку, она давно не болела и вот решила заболеть. Надоело, видишь ли, не болеть и вот болеем. Не ходила в школу три дня, была температура 39 и 2. Но теперь опять здорова. А знаешь, в изоляторе лежать, ой, как хорошо. Давали картошку с маслом (мы ее всю зиму не ели), варенье и мед! Это я уже давным-давно, не видела.
РАБОТА
18 марта 1942 года.
Я звеньевая 8-10 классов нашего интерната. Работа обещает быть интересной. Работать хочется, только боюсь немного, ведь большинство в звене старше меня.
21 апреля 1942 года.
Каждый вечер вышиваем сейчас сумки для бойцов в госпитале. Нам надо оформить три палаты.
Звеньевые сборы у нас бывают, но не такие интересные, как в 6-ом классе, когда я была звеньевой. Звено не дружное, но ничего.
24 апреля 1942 года.
Летом мы должны будем работать в Лесном, но наше звено старших хочет поставить вопрос, чтобы и нас направили вместе с школой в колхоз, просто считаем, что будем приносить больше пользы, ведь в Лесном будем обрабатывать свое подсобное хозяйство, а тут колхозную землю. Кроме того, в Лесном достаточно мамаш.
УЧЕБА
2 апреля 1942 года. Эльге.
Между прочим, я в этой четверти отличница. У нас есть все предметы, за исключением черчения. Хор у меня по военному и ГСО. Военное я знаю на отлично, а ГСО правда только на хор....Кузя говорит, что я лучше всех в классе знаю математику.
21 апреля 1942 года. Эльге.
С отметками у меня пока все благополучно, по геометрии три отл, по алгебре и литературе по два отл, по географии отл., по истории отл, а по немке хор и отл. По остальным еще не вызывали.
24 апреля 1942 года. Эльге.
У нас уже весна. Разлились все ручьи, тронулся лед. По дороге в школу жуткая грязь, теперь уже засыхает, но дня три тому назад было жутко. Проваливались по колено в ледяную воду. Холодно! Теперь подсыхает. Иногда прямо как летом, я уже побегала босиком.
ПЕРВОМАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ
1 мая мы сходили на демонстрацию, то ли на Ветлужскую, то ли в Баки, я точно не помню. На фоне воспоминаний о первомайских праздниках в Москве наше торжественное шествие мимо низкой, деревянной трибуны, на которой стояло местное начальство, походило, по моему тогдашнему мнению, скорее на фарс и вызвало во мне не малое разочарование. Прошли мимо трибуны мы интернатские, маленькой колонной человек в тридцать. Впереди нас до этого, вяло крикнув Ура, продефилировало еще человек пятьдесят, а сзади вообще никого не было видно. И это называется демонстрацией? Где ликующие лица советских людей? Почему все так обыденно, и мы сами вовсе не настроены приветствовать каких-то незнакомых людей восторженным Ура, да и стоящие на деревянной, наскоро сколоченной трибуне, тоже не выражают торжественной радости по поводу нашего появления. Зря сходили, только время потеряли.
Зато у себя в Захарьино мы оттянулись по полной программе и даже сверх того.
Май 1942 года. Эльге
Первое мая мы встретили очень здорово. У нас был вечер, выступали: читали, пели, плясали. Было по семейному, люди свои. Знаешь, я ведь тоже выступала Ляля, Кузя и я спели частушки и сплясали. Все над нами обхохотались. Говорят, это был самый веселый номер. Охота тебе написать, какие частушки мы пели, они не про Гитлера, а просто веселые деревенские частушки.
Кузя:
Мене милый изменил,
Не гонюся я за ним.
У меня теперь другой,
Мальчишка тоже боевой
(Кстати она дружила с Сергеем, а теперь Сергей дружит с Ниной К. А Кузя нашла себе парня в 10-м классе и с ним в довольно хороших отношениях).
Травка:
У меня залетки две,
Две и полагается
Если Коля не проводит,
Ваня догадается.
Ляля:
Меня сватал косолапый
А рябой на перебой.
Косолапого лопатой,
А рябого кочергой.
Кузя:
У меня залеток тридцать.
Я не знаю куда скрыться.
Я на речку побегу,
Они сидят на берегу.
Травка:
Во саду стоит береза,
А я думала Сережа.
Подошла и обняла,
И Сережей назвала.
Ляля:
Стоит Сержик у ворот
Широко разинув рот,\
А народ не разберет,
Где ворота, а где рот.
Кузя:
Мой миленкок как теленок,
И кудрявый как баран.
Никуда его не дену,
Не зарежу, не продам.
Травка:
Не скажу кого люблю,
Не покажу которого.
Догадайтесь девки сами
Десятипудового.
Ляля:
У меня миленок есть,
Страх по улице провесть.
Лошади пугаются,
Извозчики ругаются.
Потом мимо нас проходит Борис, кланяется и поет:
Борис:
Через речку есть мосток,
Скоро переломится.
Разрешите, барышни,
С вами познакомиться.
И мы все уходим.
Ты себе представляешь, как поет и пляшет Травка, да Ляля еще очень толстая. Все так ржали. В общем, было очень весело и по-свойски, по-семейному.
У нас в интернате стало лучше, работают звенья, есть политкружок (доклады готовим сами), есть хор. В учебе ребята подтянулись, нет настроения, что этот год все равно пропал и т.д.
Такое вот веселье в международный день празднования солидарности всех трудящихся. Хорошее было у нас начальство в Захарьино, никому не пришло в голову наложить запрет на далекие от темы дня частушки, начисто лишенные политического смысла. Да никто нас и не спрашивал, о чем мы собираемся петь, выйдя на сцену. Полная самодеятельность в буквальном смысле слова. Даже сегодня мне хочется сказать Спасибо нашим воспитателям захарьинского отделения интерната Коминтерна за то, что давали нам возможность просто повеселиться, так, как хочется подросткам.
И мы радовались празднику Первого мая. А погода стояла необыкновенная! Тепло как летом! После мук зимнего холода, когда мы мерзли ночью и днем, в школе, на работе и дома, и даже в постели, жаркое солнышко 1-2- ого мая 1942 года наполняло нас необузданным чувством счастья. Вот это праздник, так праздник! И в школу идти не надо, и свободного времени уйма! И мы решили пойти на Ветлугу купаться. Отметить праздник небывалым майским плаванием. Даже в Москве в такое время года еще никто никогда не купался, мы были уверены. А у нас такая благодать, такая теплынь! Да здравствует Захарьино!
Никто из взрослых, конечно, представления не имел, какая дурная мысль пришла в наши девчачьи головы 2-ого мая 1942 года искупаться в ледяной Ветлуге, нрав которой у крутого захарьинского обрыва, в отличие от леснокурортовского, был капризным и непредсказуемым. Ветлуга неслась тут сломя голову, завихряясь в водовороты в глубоких ямах, и бешено скача через неожиданные мели, а в середине потока делала вид, что она плавная, спокойная река, которой можно доверить свое жаждущее омовения полудетское тело.
Первыми пришли на Ветлугу, по быстрому собрав кое-что и для постирушки, Кузя, Персик и я. Мы успели искупаться, так и не поняв, где мы очутились в ледяной купели или кипящем котле. Но ощущения были совершенно адскими. Вытерпев для форсу несколько минут, даже поплавав в аду, мы почти пулей вылетели обратно на берег. Как нам было холодно! Но доброе, не по майски горячее солнце, быстро сумело поделиться вожделенным теплом с нашими замерзшими телами, и мы, разомлевшие, принялись за стирку. Вот когда наступило блаженство! Я стирала и думала ничто на свете не сможет заставить меня еще раз залезть сегодня в воду. Ничто!
Пришла Диониза, с ней еще кто-то из девочек. Мы поделились своим печальным опытом майского купания. Девочки приняли его во внимание, а Диониза решила все испытать сама. Вошла в воду, поплыла к середине реки, там где ровное, течение. И оттуда, далеко от нас, спокойно и тихо сообщила: «Девочки, я тону».
Это было в характере Дионизы неуемное спокойствие во всех ситуациях, спокойствие, тем более удивительное, что Диониза горячих кровей дочь бразильских коммунистов.
Мы не поверили, но головы подняли.
Девочки, я тону, еще раз, но уже громче, сказала Диониза с середины Ветлуги.
Теперь мы выпрямились во весь рост, чтобы посмотреть, что же там происходит на самом деле. Не барахтается, голова торчит над водой. В чем дело?
Девочки, я тону, уже голосом, в котором звучали и обида и недоумение из-за нашей неповоротливости, даже отчаяние, произнесла Диониза.
И тут и увидела Диониза не справляется с течением! Ее несет прямиком к бревнам, сплавляемым по Ветлуге! Ударит об них и конец Дионизе, нырнет под воду, а вынырнуть будет невозможно. Над головой плотный слой толстенных бревен.
Мысли мои пронеслись за одну секунду, за ту, что Диониза в третий раз сообщала нам о ситуации.
И я кинулась в воду.
Дианизок, держись, орала я, стараясь как можно быстрее добраться до подруги. Держись!
Течение оказалась стремительным. Я была хорошим пловцом, но и я не смогла плыть против течения просто оказывалась на одном и том же месте.
Диониза терпеливо ждала.
Как-то я все же сумела взять направление прямо на Дионизу, и теперь и меня тоже уже несло к тем страшным бревнам. Надо было успеть доплыть до Дионизы быстрее течения. И я сумела!
Но тут же возникла новая проблема. Как-то надо было изловчиться, и изо всей силы ударить Дионизу в живот, и затем схватив ее, потерявшую сознание, за косы, дотащить до берега. Иначе, по инструкции, она в панике схватится за меня и утопит, нечаянно. Но как такое сотворить?
Я стала медленно кружить вокруг Дионизы, сужая расстояние между нами, а течение упорно несло нас к бревнам. Как ударить? Чем?
Так ничего не придумав, я решила на всякий случай померить дно, узнать на какую глубину мы с ней нырнем, если она теперь все же схватиться за меня.
Диониза молча наблюдала за моими плавательными упражнениями, старательно гребя руками и ногами, без толку, ибо течение делало свое дело за нее и за меня. Удивительно спокойная девочка, я такой никогда не была.
Я встала в воде на попа, чтобы померить дно, а колени мои, да, да, именно колени, уперлись в твердую почву!
Диониза тонула на мели!
Я выпрямилась в середине Ветлуги во весь рост, протянула Дионизе руку, и пешком, по воде, не доходившей нам даже до колен, мы добрались до берега.
А на берегу я вдруг поняла, что даже не заметила, какой была вода холодной как лед, или горячей как кипяток. Эти рецепторы у меня тогда напрочь отключились.
ОБЩЕСТВЕННАЯ РАБОТА
Май 1942 года. Эльге.
Мне по комсомольской линии в нашем классе поручили сбор метала. Принес только один парень, да я больше никто. У них такое настроение каждый, мол, год собирают, а все толку мало, только валяется метал в школе, да и все. Я думаю собрать наше звено в интернате и нашим звеном пойти на станцию на сбор метала, принести метал в школу и этим показать пример другим, и может даже сагитнуть весь класс пойти целой оравой на сбор метала.
Три палаты в госпитале мы оформили. Теперь ждем только бойцов. Завтра пойдем второй раз выступать перед раненными. Я, между прочим, тоже выступаю. Читаю отрывок из Мцыри. У нас мировой хор. Мне очень нравится, когда поют Вниз по Волге реке и песню о каторжниках. У нас в интернате довольно хорошая самодеятельность.
15 мая 1942 года. Эльге
Теперь об общественной работе. Поручили в классе сбор метала. А тут такие несознательные элементы, что не охота им тащить лом. Я уже плакат написала, принесло всего 10 человек из 31. Но приносят помногу, и я надеюсь, что все-таки принесут все, уже некоторые сдаются и донесут до полдороги, бросят там, а на следующий день дальше тащат. Но в моем классе дело обстоит лучше, чем в других, меня это радует.
В звене тоже не плохо. Дали обязательство иметь 40 % хороших и отличных учеников. Эту часть выполнили, может, даже перевыполним. И не иметь ни одной плохой отметки. Тут дело стоит за Персиком по алгебре. Она знает теорию на хорошо, даже лучше, но вот с внимательностью дело никуда не годится вместо + ставит -,. вместо три ставит пять. Ну, и получается, что ход решения верный, а ответ никуда не годится. А если взять Вовку Соколова (мой второй прикрепленный), то я просто удивляюсь, как он переходил в следующие классы. Он даже перемножить простые дроби не может. Но у него пос.! Персик знает лучше его алгебру и ей грозит плехан.! Волынка жуткая.
ИТОГИ УЧЕБНОГО ГОДА
Занятия в школе, включая экзамены за восьмой класс, закончились в конце мая, и в письме от 1 июня я сообщаю Эльге о результатах.
1 июня 1942 года. Эльге.
Дорогой Акимчик! Здравствуй! Я долго тебе не писала, но ты еще дольше. Не хорошо, надо писать чаще. У меня много новостей. Во-первых, я отличница в 4-ой четверти, на испытаниях и в году. На испытаниях наш директор интерната Ляльку и меня крепко поблагодарил за блестящий ответ (это по его словам). А представитель из РОНО на мой ответ по геометрии сказал: Вот это ответ. Так что, как видишь, все в порядке. По литературе у нас были три темы: Воспитание Митрофанушки, Светское общество по роману Евгений Онегин и Сравнительная характеристика Онегина и Печорина. Весь класс выбрал первую тему. Только один парень вторую, да я с Сергеем третью, она, по-моему, самая интересная. Из класса только Лялька и я получили отл за сочинение. Она писала Митрофанушку.
Кстати, наше звено на первом месте. Наряду с другими звеньями у нас 50 % хороших и отличных учеников. Но у нас больше отличников 5 человек, так что мы, которые в течение года выше третьего места не были, стали к концу года первыми из пяти звеньев. Знаешь, я рада.
КАК ВСЕ ЗДОРОВО!
Май 1942 года. Эльге.
Здорово, Эльга Акимовна!
Настроение! Во! На ять! Понимаешь мировое! Ура! Ура! Во-первых, вчера было кино Валерий Чкалов. Ты понимаешь, какой человек, все время работает, борется, стремится! И в то же время любящий отец и муж. Самостоятельный, стальной человек на работе и иногда, как большое дитя дома. Это здорово.
15 мая 1942 года. Эльге.
Элюшка! Ты себе представляешь, как у нас в спальне, в классе сейчас здорово. Вот представь себе такое явление. Ест Вовка в классе корку, потом положил ее на край парты и с чем-то наклонился ко мне в книгу. Потом, когда прочел то, что нужно, захотел взять корку, а Кузя ее уже съела. Знаешь, представь себе это в нашей школе. Ведь никогда этого не было. А мы, интернатовские, так сдружились, будто действительно одна семья. И здорово так. Ты себе, наверное, это представляешь. Мы, конечно, тоже ругаемся и обижаем друг друга. Но, знаешь, я как-то научилась не обижаться, забывать обиды.
Если у кого-нибудь нет чего-нибудь, то возьмет у другого. У нас на спальню только одна коробка зубного порошка, одна гребенка и два куска мыла. Если б мне это сказали в Москве, я бы ужаснулась, а тут это выходит само собой. Мои ботинки уже разорвались, хотя я их совсем не надевала их носила другая девочка. У меня не было шарфа мне его дал тот, у кого был лишний. И мы как-то считает стыдным не дать штопку, иголку и прочие вещи. И даже не дать откусить от хлеба с маслом считается очень плохо. И мы даем друг другу и все очень здорово. Ты меня понимаешь? Ну, хватит и об этом
Я стала сближаться с Лялей, иногда даже кажется, что подружимся, не так как с тобой, но все-таки.
ЛЕСНОЙ КУРОРТ
ПРОЩАЯ, ЗАХАРЬИНО!
Кончился учебный год и старшие воспитанники интерната снова переселились в Лесной курорт. Расставание с Захарьино было грустным, а возвращение в Лесной насыщенным конфликтами. Реальными? Выдуманными? Для меня, пятнадцатилетней, жизненными.
2 июня 1942 года. Эльге.
Сегодня первый раз проснулась в Лесном. Вчера мы переселились из нашего Захарино в Лесной. Нам дали очень хорошие комнаты. Мы с Лялькой вдвоем занимаем мировенькую комнату, она светленькая, солнечная. Ты понимаешь, как нам будет здорово делать уроки?
В школу нам придется идти за пять километров и переезжать реку
Из Захарино нам не хотелось уезжать. Мы там свыклись , сдружились, привыкли к местам, у нас все было там по семейному. В Лесном нас зовут захаринцы или захаринские. У нас там много комаров, но все-таки там очень хорошо. Мы, например, могли спать на улице, взрослых было не много, да и то свои. А здесь, проходишь к столовой, а везде сидят мамаши и оглядывают с ног до головы. И не так просто, а все кажется, что обсуждают, какая у этой девочки фигура, симпатичная или нет и примеривают то, что слышали о данном человеке. А слышат они жутко много. Ведь заявляли они осенью Сергею, что его приятель Свет женился, что у нас скоро многих девочек в родильный дом отправлять надо, и прочие такие гадости. Им просто делать нечего, у них тут все удобства горячая и холодная вода, в любое время душ и т.д. А когда некоторых переселяют теперь в Захарино, они стонут: Боже мой, да там воду качать надо. Пускай покачают. Посмотрим. Вот смотри, сидят в Лесном, им делать нечего, а белье казенное починить не могут и начальство с надеждой ждет нас, чтобы мы помогли починить простыни. Я считаю это просто несправедливым. Ведь им работать надо только три часа (так как многие слабые), а нам семь часов, и они не могут выполнить сидячую работу! Мне бы стыдно было, пусть мы починим все, я ничего не имею против, только меня зло берет на мамаш. Пускай хоть не работают, да только чтоб сплетен не болтали и не смотрели такими глазами. Они нам еще заявляют: Да вы там так потолстели, словно на курорте. Но если вас так кормить будут как нас, вы быстро сбавите. Бедненькие, они похудели, и не будут нравиться здешним мужчинам, как их жалко, а мы, захаринцы там у себя ничего не делали и потолстели. Бедненькие они, похудели. Знаешь, зло берет на такие разговоры. Ладно, хватит об этом.
Вряд ли моя тогдашняя злость имела реальные основания. Но бунт против взрослых, столь характерный для подростка, у меня явно не только затянулся, но и нарастал, обрастая новыми мотивами неприятия всяких там чужих мамаш. Моя мама написала бы мне, что опять ты взялась за старое, но зная мамину реакцию, я благоразумно не делилась с ней в письмах об этой стороне своей жизни. А вот Эльге излилась.
Не умела я еще понимать взрослых, еще не научилась отсекать сплетни ни от ушей своих, ни от сердца. Вбирала в себя всякие глупости, и реагировала на них по-глупому.
Но не это, все же было главным в новых интернатских буднях. Снова наступил период работы в поле, на пилке дров, сторожихой, портнихой. Да мало ли кем еще. И теперь опять рядом были братишки.
РАБОТА
1 июня 1942 года. Эльге.
В Лесном будем работать с шести утра до девяти часов утра, потом огромный перерыв на солнечную часть дня, и с четырех часов дня до восьми вечера. По выходным буду брать к себе братишек. Нас разбивают на отряд девочек и отряд мальчиков, будем работать отдельно. Это очень хорошо, можно работать в лифчике, но есть решение (это еще не твердо), что даже пионерские отряды будут отряд мальчиков и отряд девочек, звенья мальчиков, звенья девочек».
7 июня 1942 год. Маме и папе.
У нас сейчас очень мало времени, так что письма будут короткими. Просто не знаю, когда у меня будет возможность читать книги. Единственная надежда на то, что наступят и дождливые дни
.
10 июня 1942 года. Маме и папе.
Я только что с работы. Эти дни идет дождь, но мы все равно работаем. Мы сажаем капусту.
10 июня 1942 года. Эльге
Мы сейчас все очень заняты и за день очень устаем. Встаем в 5-30 утра, ложимся в 10-11. Раньше лечь невозможно, так как в 9-30 линейка. Мертвый час продолжается 1 час. Сейчас сажаем капусту, огурцы, полем свеклу. Я выбираю себе работы, где можно больше всего устать При посадке капусты работала лопатой копала лунки для посадки. Норма была сперва 250 лунок за день. Так мы (нас трое девчат) за один час сделали по 315. Когда мальчишки работали на этой работе, они работали 7 часов, то сделали по три-четыре нормы. Когда увидели «производительность девчат, норму взвинтили сразу до 1000 лунок в день на человека. Мы сделали по 2000. Это 8 норм, считая по мальчишечьи. Зато так устали, что дальше некуда. На руках волдыри, болят какие-то жилки
Работаем с песнями, шутим. Я бригадир. У нас бригада дружная, состоит только из девчат. Работаем отдельно от ребят. У нас тут жуткая мошкара, и мы на поле выходим чуть ли не по-зимнему одетыми. Мне эти мошки так искусали ноги, что на второй день они у меня так вспухли, что страшно было смотреть. Меня освободили от работы, но я все-таки пошла. Понимаешь, надо было закончить посадку огурцов. Нога ныла, теперь прошла.
Знаешь, дорогая, я сейчас пишу тебе о работе, а на уме вовсе не работа.
18 июля 1942 года. Эльге.
Вчера у нас в Лесном было комсомольское собрание. Меня выбрали членом бюро. В бюро трое взрослых и двое от нас Сергей и я С работой, ничего себе, справляемся, лучше всех в бригаде работает одна девочка Пал Зиныч. Она по средним подсчетам работает на отлично со 120 % в день. На втором месте в бригаде Аннушка (с ней я соревнуюсь) и я. Отметка отлично (за качество) со 115 % в день.
21 июля 1942 года. Эльге.
Здравствуй, Элюшка!
Сейчас лежу на траве и пишу на книге. Я на дежурстве. Вчера последний раз работала в поле (убирали сено) и теперь началась моя новая работа работа сторожем огорода. Дежурить надо не шесть часов, как в прошлом году, а по 12 с девяти до девяти. Нас трое на этом участке двое мальчишек и я. Мы меняемся сегодня днем я, ночью Фельдгейм, завтра днем Мациев, ночью я и т.д. Днем работаем одни, ночью вместе со сторожихой. Я еще не дежурила ночью, не знаю, будет ли страшно. Когда отдежурим недели две, пойдем на пилку дров. Сейчас всего 1-30, а мне уже хочется спать. А ведь сидеть до девяти! И это днем, что будет со мной ночью? Кстати, комары дают себя знать, среди нас уже три малярика. Змей тоже не мало. За один вчерашний день мы (девчата) убили гадюку и двух медянок, а ребята пять змей. Но как не странно, ни одна змея еще никого не укусила.
23 июля 1942 года. Маме и папе. Открытка.
На две недели я стала сторожем. Дежурство через сутки по 12 часов, с 9 ти утра до 9 ти вечера или наоборот. Сторожим наш огород. На дежурство назначены всего две девочки Из-за дежурства у меня много свободного времени. Сегодня я работаю ночью, у меня свободный завтрашний день. На дежурстве я читаю. Сейчас читаю Людвига Ренн. Мне нравится. Скоро буду заниматься с тов. Мольтке английским языком.
НОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО
Ночное дежурство на далеком поле стоило мне немалых переживаний. Напарницей по ночам была беременная на последнем месяце немолодая женщина с настоящей винтовкой. Пожилой сторожихе, невзирая на ружье, было не менее страшно, чем мне, девчонке, а потому мы прятались от предполагаемых воров в душной теплице, и таким образом ничего не сторожили. Мне было стыдно, но выйти одной из нашего укрытия, а тем более в одиночестве совершить обход охраняемой территории было свыше моих сил. И я мучилась. К тому же после недолгого разговора со мной о том, и сем, женщина с ружьем начинала клевать носом, а потом и вовсе засыпала, совсем не тревожным сном. Для очистки моей больной совести я сама всю ночь не смыкала глаз, прислушивалась ко всем шорохам, но шагу не делала в сторону выхода из теплицы. Мне было страшно.
А женщина спала мирным сном. Пару раз она пыталась меня вразумить нечего, мол, зря пялить по ночам глаза, а тем более рваться рисковать своей жизнью. Если воры захотят украсть наш урожай, то украдут и на нас не посмотрят, даром, что мы при винтовке. Еще и скрутят и разоружат, так что лучше спи. И нам и ворам так спокойней.
Мудрость беременной женщины до меня не доходила. Но перевоспитывать ее в сторону ответственности за порученное дело я не стала. Просто мучилась своим стыдом.
Но странное дело, за все наши, полные страхов ночи, никто ничего с интернатских полей не украл.
А вот Свет Рашевский, тоже дежуривший там же, но в другой тройке ребят, ничего не боялся. Всю ночь он сидел в самой середине табачных грядок главной ценности, рассчитанной на выгодную продажу в пользу интернатских каждодневных нужд. И именно у него, однажды ночью, срезали немалое число драгоценных кустов, за что он получил большой нагоняй и выговор по комсомольской линии. Не заметил, бедолага, как табачный дух усыпил его, честно караулившего посреди поля, не в пример нам, трусихам.
А далекое картофельное поле сторожили двенадцатилетние ребята. Там не было ни теплицы, ни хотя бы сторожки. Пацаны сами соорудили себе шалаш на случай дождя, а в светлые ночи жгли костер, пекли на нем молодую картошку. И дежурили. По честному.
Вот их ограбили в открытую. Взрослые незнакомые мужики цыкнули на детей, велели молчать, а то хуже будет. И выкопали картошки, сколько душе было угодно, мешками. А на прощание подожгли неказистый шалаш в знак своей победы. Слава богу, у подростков хватило ума не кинуться на защиту интернатской собственности.
Мудрая была у меня напарница, пожилая, беременная женщина. Она, на худой конец, могла и пульнуть из винтовки в сунувшегося в теплицу грабителя, так что ему показываться нам в нашем укрытии не было резона. А если хотел украсть, то все равно украл бы. И мы давали ему такую спокойную возможность по принципу нас не тронешь, и мы не тронем.
Но почему-то нам везло.
12 августа 1942 года. Эльге
Сегодня уже 14 августа. До вчерашнего дня работали на сенокосе, собирали сено с болота, все время стоя в воде, а в одном месте, боясь провалиться в болото. Все это ничего, но из-за воды приходится работать босиком, и теперь все ноги исколоты и болят. А в общем работать здорово. Представь себе: уходим в поле на весь день. Берем с собой еду и работаем. Пока сено сушится, отдыхаем, читаем газеты, играем, шутим. Или вдруг посреди обеда надвигается туча. Прячем хлеб, огурцы и к сену. Работаем, работаем, туча пройдет и опять за обед. Правда, иногда разбиваемся на две партии мальчишки и девчонки. Обоим сторонам дают ведь разные участки, и получается, что или те, или другие раньше кончают. А мальчишки начали политику не наш участок, помогать не будем. Вот и злимся, и мальчишкам тоже не помогаем. Но зато, если дождь или обед, то забываем всякие ссоры и тогда все дружно.
Со вчерашнего дня начали пилить. Норма три кубометра в день. Норма не большая, если пила хорошая. Пилим в лесу. Я пилю в паре с Юрой Назаровым (перешел в 8-ой класс, мы таких ребят считаем маленькими). С ним пилить очень здорово, да к тому же он еще и мировой мальчишка. Я пилить еще не умею. Так он спокойно, без злобы, учит, каждое движение исправляет, и не разрешает мне пилить так, как мне удобно, а только так как нужно, чтобы я научилась хорошо пилить. Пилим без всяких козлов, а просто валяется бревно на земле, его и пилим. На наше несчастье нам попалась самая плохая пила. Это признали все. Она жутко заедает. Мы с ней мучились, мучились, и за первую половину дня сделали только около половины кубического метра. Представляешь себе! Другие почти три кубометра, а мы меньше всех, даже среди отставших (те хоть по одному кубометру сделали). Мне было так стыдно, я все боялась, что тут я виновата, что Юрка злиться будет. А он злиться и не думал: Да что ты, Травка, я не злюсь. Исправят пилу, так мы до двух кубометров нагоним и ладно. Пошли на обед, отдали пилу, чтобы развод исправили, и вот ждем, когда ее починят. Некоторые уже опять пилить пошли, а мы ждем. Но зато когда мы стали пилить, то она шла так здорово, что мы первые полкубометра отмахали минут за двадцать. И вот начали пилить. Уже были уверены, что три кубометра сделаем, хоть до 12 ночи, а сделаем. Пилим, пилим, пила опять немного заедает. У меня уже и голова кружится, и руки болят, а спилить по нашим расчетам еще около одного кубического метра. И вдруг смерили уложенные плахи, и оказалось, что надо еще допилить одно бревно, которое мы уже пилим, и еще одно тоненькое, а мы думали, это бревно да еще четыре. Обрадовались жутко, нажали и кончили раньше тех двух пар, у которых до обеда было по одному и полтора кубических метра. Это были пара Дегтя с Искрой и Света с Ниной К. Я тебе это пишу потому, что это меня сейчас больше всего волнует.
В следующий раз пилить придется больше, так как плахи будут не метровые, а 80 см. Сегодня пилить не будем, завтра и послезавтра нам дают выходной, а потом пойдут горячие деньки. Знаешь, мне это нравится, мы так дружно работаем, здорово просто.
Тринадцатилетний Юра Назаров был моим первым учителем по новому для меня отношению к труду. Здесь у него было два твердых жизненных принципа: во-первых, никогда не перевыполнять норму, а во-вторых, обязательно найти способ схалтурить.
Никакие мои уговоры, а тем более патриотические призывы попилить еще хоть чуть-чуть, если норма уже была сделана, не достигали желанной для меня цели. Мы уже напилили 3 кубометра? Значит баста. Еще только 12 часов дня? Тем лучше, можно до обеда побродить по лесу и полакомиться костяникой. Все еще пилят? Дуракам закон не писан, надо было уметь выбирать пилу. И т.д. С полным сознанием своей правоты норму сделал, гуляй смело, Юра оставлял меня одну с пилой у ежедневных 3 кубометрах и углублялся в лесную чащу, предварительно, для точности, еще раз измерив сложенную нами поленницу.
Метровым мерилом для Юры был он сам, его расстояние от пояса до земли. По его расчетам это был ровно один метр. Вот это и спасало мое патриотическое тщеславие, ибо Юра ошибался, не учел, что успел подрасти. А в результате наши с ним 3 кубометра всегда были 3,5, и норму мы все-таки перевыполняли. Но узнать об этом Юра не успевал, т.к. к приходу приемщика уже давным-давно был далеко-далеко от рабочего места. А я наше ударничество от него скрывала, и каждый день начинала одну и ту же песню на тему Давай попилим еще чуть-чуть. Очень редко он соглашался. А один раз, совсем неожиданно, принес мне из лесу веточку с костяникой.
Так что тут победа, все же оставалась за мной.
А вот со своим вторым принципом В работе надо найти лазейку для халтуры верх одержал Юра. Он быстро сообразил, что пилить выгоднее всего самые толстые бревна. Когда их складываешь в поленницу, то образуются большие пустоты, а их легко заполнить пробками из гнилушек, пилить которые пара пустяков. А поленица получается что надо плотная, из толстых и тонких бревен. Вот тут-то я с ним сладить и не сумела. Гнилушек кругом было полно, а в случае моего очередного протеста Юра запросто заготавливал из них пробки без моего участия. Молча и упрямо. Он вообще был неразговорчив, мой тринадцатилетний учитель по пилке дров.
Я мучилась, но тайну юного мастера по халтуре не выдавала.
Так и пилили.
6 сентября 1942 года. Эльге.
Дорогая, прости, что так долго пишу тебе письмо. Но у меня, правда, нет времени писать помногу. Я больше не пилю. С пилкой у меня дело обстояло хорошо. Норму я всегда выполняла, и немного перевыполняла. Но меня сняли с пилки и поставили шить. Нам всем шьют форму, и надо помогать портнихе. Я шью уже 4-ый день. Мы выпускаем по костюму в день. Она шьет на машинке, а я делаю ручную работу. Но вчера я тоже шила на машинке. Все это очень хорошо, т.к. я научусь хорошенько шить, но опять получается, что у меня занят весь день, т.к. шьем с утра до вечера. Поэтому очень-очень прошу тебя, не обижайся на меня.
ИТОГИ НАШЕГО ТРУДА
5 октября 1942 года. Эльге.
3 октября у нас был праздник урожая. На зиму мы себя полностью обеспечили. Капустой и морковью мы обеспечены на год. Не выполнен план только по картофелю и кормовой свекле, а остальные культуры выполнены и перевыполнены. Урожай моркови в 10 раз больше чем прошлогодний. Очень многих премировали, кому платье, кофту, полуботинки, отрезы на костюмы, юбки и кофточки, шерстяные платки. Мне дали большой черный с красными розами шерстяной платок.
ЕДА
25 августа 1942 года. Маме и папе.
Вы спрашиваете как у нас обстоят дела с овощами. Мы в районе на первом месте по урожаю. Каждый день нам дают щи, мы получаем помидоры, огурцы, горох, свеклу и т.д.
НАША ДЕВЧАЧЬЯ КОМУНАЛКА
ДИОНИЗА, ИСКРА, ЛЯЛЯ И Я
В одном из дерявянных корпусов в «Лесном» был отсек из пяти комнат и веранды, в котором жили две воспитательницы и 9 девочек, в том числе Диониза с Искрой и я с Лялей.
17 июля 1942 года.
Ну ладно, надо начать описывать нашу жизнь, происшествия и т.д.
Нам не разрешают без разрешения уходить на реку, вообще далеко уходить, но мы, конечно уходим. Особенно старшие, и нам не влетает, так как все-таки знают, ничего с нами не будет. Да и в Захарино мы ведь куда дальше в школу ходили, еще и через станцию в Лесной и т.д. Но строго запрещают уходить вечером, да еще и опоздать на сон.
А мы, знаешь, что сделали?
Четверо девчат (Ляля, Искра, Диониза и я), после линейки (было 10 часов, сон в 11) пошли на речку, разожгли костер и сварили картошку, которую нам дал агроном. Представляешь себе: уже темно, горит костер и в котелке варится картошка свежая, молодая. А дома ждет наряд. Ведь знаем, что наряд дадут, что отругают, а нет, все-таки слишком здорово, почти ночью в лесу у речки есть картошку с луком! Представляешь себе это? Пришли домой в 12-ом часу, вожатые на нас набросились, а нам смешно, так как котелок мы хотели спрятать, а он гремит. Пошли в спальню. Пришла Сира Александровна (вожатая, у нас у всех их называют воспитателями), мы ей все рассказали, она сидит, улыбается, и кажется, что вот-вот скажет: А здорово как!. Обещала на завтра дать нарядик. Уже мы были готовы отработать, а наряд все не дают и об этом умолчали, т.к. они уже начальнику сказали, что все ребята на местах, а от нас никак не могли ожидать, что мы уйдем и даже не проверяли. В общем все сошло, других за опоздание здорово ругают, а о нас молчат. И мне поэтому стыдно, понимаешь, стыдно, и я не знаю как быть, если скажем, что опоздали, то влетит и воспитателям. О том, что мы уходили, большинство не знает, но мне стыдно.
23 сентября 1942 года.
Я хочу тебе немного написать об Искре. Она перешла в 9-ый класс. Знаешь, она чем-то мне ужасно напоминает тебя. Не лицом, немного фигурой, но самое сходное в движениях и в тоне голоса. Движения головы точь в точь твои и, когда я за ней наблюдаю, она мне жутко тебя напоминает. Она тем же голосом, как и ты, говорит: Нет, скушай, а то я обижусь. Ее и Дионизу я очень люблю. Они очень хорошие товарищи, всегда заботятся о другом, всегда стараются сделать что-нибудь хорошее другому.
Нина меньше была с нами, потому что она дружила с Сергеем.
А Ляля другая. Она плохой товарищ, не то чтобы она нарочно, но все равно не хочет сделать что-нибудь другому. Нет, не нарочно, но она очень ленива, и не умеет работать. Она, например, говорит мне: Знаешь, сейчас придет печник, надо убраться. И остается сидеть. Травка встает, начинает убираться, а она сидит и не чувствует, что ей надо было бы помочь. Когда она моет пол, у нее, может, и есть желание, чтобы он был чистый, но она не умеет мыть тщательно, а делает это поверхностно. И еще мне не нравится в ней ее отношение к мальчишкам. Она некрасива, самая толстая из лагеря, но очень вертится перед ребятами, сама того не замечая. Диониза и Искра совсем другие, они совсем не хотят нравиться ребятам, и мне это очень нравится.
Между прочим, помнишь, я тебе писала о Дегте, и что он мне сказал, кто ему больше всего нравится из девочек? Это Диониза. Она, правда, очень хорошая. Она хорошо работает в поле, всегда помогает, и потом не судит о каком-нибудь деле или человеке плохо, если злится. Она сильная, очень может много работать, но делать что-нибудь кропотливое, терпеть не может. Я помню, мы, однажды, сажали огурцы. Было жутко много мошек, надо было класть по два семени на расстоянии 10 см. Она сеяла, сеяла, а потом как бросит миску с семенами: Не могу больше, что хотите делайте, а я больше не могу. И чуть не плачет.
Мы живем очень дружно, только с Лялей маленькие неполадки, потому что она как-то не умеет дружить.
Элюшка, тебе не скучно читать все это?
5 октября 1942 года.
С Лялей у меня творится что-то неладное. Мы с ней не в ссоре, но она как-то старается задеть меня, унизить. Я все время молчу, чувствую, что вырвется это когда-нибудь наружу. Она до глупости упряма. Делает, например, пример по математике, у нее не верно, я ей это скажу, но она не станет и слушать. Я не показываю вида, что злюсь, но меня это бесит. Если мне что-нибудь нравится, то ей это ни за что не нравится. Потом ей нельзя сказать что-нибудь про ее ошибки, плохие стороны. Она обязательно найдет оправдание своему поступку и не захочет учесть. Вот, например, она пишет в дневнике о том, как ее обнимал Свет: Свет, я не хочу больше не надо. Встаю, в теле какая-то слабость, голова ищет оправдания своим поступкам. Знаю, что поступаю плохо и т.д.. Знание того, что она поступает плохо у не было каждый раз, но тем не менее, она снова позволяла себя обнимать. Вот за эти ее поступки, я иногда даже презираю ее. Давать себя обнимать человеку, который дружит с другим! Я после дружбы со Светом хочу быть очень гордой девушкой, такой, чтобы никто не мог надо мной смеяться. Я подчеркнула одну фразу. Каждый человек, кажется мне после плохого поступка, ищет себе оправдания, но, по-моему, надо уметь себе сказать: Не оправдывайся, раз сумела так поступить, сумей и исправить. Элюшка, замечаешь, что я занялась рассуждениями? Ну, ладно, пусть.
3 ноября 1942 года. Эльге.
Сегодня Искра уехала в Москву.
С Лялей у меня нехорошие, натянутые отношения, она очень завистливая. Особенно в учебе. Стоит мне получить отл., а ей хор., как она внутренне злится, и не на себя, а на меня или учителя. Это, конечно, неприятно В нашей коммуналке осталось всего три человека, а было 9. Так хочется в Москву. Миндин сказал, что весной мы поедем в Москву, что необходимо выдержать зиму и учиться. Он говорит, что в Москве еще не топят, что люди боятся холода. Мне бы хотелось быть в Москве с мамой и папой и делать им много радостей. Я там могла бы и больше читать. У нас свет только до 11 часов, а ходьба в школу отнимает очень много времени и остается очень мало свободного времени. Письмо я тебе пишу на уроке математики Мне очень жалко, что уехала Искра. Она была той, которая все время старалась, чтобы все друг другу делали хорошее, чтобы не ссорились, чтобы все любили друг друга. И вот теперь она уехала. С Дионизой я в очень хороших отношениях.
УЧЕБА
5 октября 1942 год. Эльге.
Здравствуй, моя хорошая. Вот уже несколько дней мы учимся в Баковской школе. В школу мы пришли все одинаково одетые. Нам сшили костюмы защитного цвета, мальчишкам гимнастерки (мальчишек у нас трое двое в 8-ом, а один в нашем). У нас мировые костюмы, Но здорово, все в одинаковом. Ребята в этой школе огромные, мы по сравнению с нашим классом кажемся просто девочками.
С нами сегодня случилось целое происшествие. По дороге в школу и домой мы должны переправляться через реку Ветлугу. У нас было 5 уроков, и лодочник нас не перевез, т.к. было уже слишком поздно. Нам пришлось возвращаться по темным Бакам. Мы зашли в райисполком, нам предложили ночью отправиться на другой перевоз (было уже около 9 вечера) или ночевать в Баках в доме колхозника. Мы выбрали второе. Было нас 7 девочек и один мальчик ученики 9 и 10 классов. Сперва нас сунули с Витькой в одну комнату с пятью кроватями. Но потом его все-таки перевели в мужскую комнату. Ночь проспали так себе. Мы часто просыпались, т.к. боялись, что у нас что-нибудь стащат. В Лесном, конечно, волновались, хотя мы и позвонили
В Лесном договорились по телефону с одной учительницей и она утром нам устроила завтрак. Не возвращаясь домой, мы пошли в школу.
А вечером, в интернате, нам за ужином дали сразу пропущенные из-за ночевки в Баках порции вчерашнего ужина, а также сегодняшнего завтрака и обеда. Вот это была обжираловка!
Но еще большее сладостное ощущение осталось в наших желудках от завтрака у бакинской учительницы. Хозяйка дома выставила на большой деревянный стол невиданное количество яств соленые грибы, квашеную капусту, соленые огурцы и моченые яблоки! И все это можно было лопать от пуза, без всяких ограничений. Мы были потрясены! Во время войны и наесться до отвала? Да разве можно было подумать, что такое возможно?
20 октября 1942 года. Маме и папе.
У нас очень хорошая учительница по немецкому языку. Она, возможно, настоящая немка, и таким образом я кое-что узнаю о немецкой грамматике.
3 ноября 1942 года. Эльге.
Прошлую неделю провалялась в постели, так как упала в Баках и получила растяжение жилы. Сейчас в школу хожу, но вечером болит нога.
22 ноября 1942 года. Эльге
В этой четверти, кажется буду отличницей, но боюсь за тригонометрию. У меня отл., но вчера мы писали контрольную (он о ней не предупредил). Все сдували с книжки, я тоже, т.к. ничего не знала. Он такой лопух, что даже этого не заметил. Мы с Лялькой сидим на первой парте, открыли спокойно книгу и списываем, а он это не видит.
Но он заметил другое.
Я подала Персику шпаргалку, и это он заметил. Иногда отдают всю контрольную списывать он не видит, а тут какую-то шпаргалку, и увидел.
Шелике, подать бумагу.
Я, дура, взяла да и дала промокашку.
Нет, не это.
Ну, тут стали ребята давать всякие бумажки, а ему они не нравятся и он требует настоящую. Ни Персик, ни я не дали.
Я вам обоим поставлю плохо.
А ведь он может исполнить это обещание, так что в четверти может выйти пос. По геометрии и алгебре он меня не вызывал, но мы писали контрольные. У меня все верно, но ребята говорят, что он за контрольные никогда отлично не ставит. Но эти контрольные я писала самостоятельно, так что будет обидно. Я за математику вообще боюсь, он жуткий учитель, ужас просто
.
23 ноября 1942 года. Эльге.
Вчера писала тебе, что, наверное, буду отличницей. Сегодня я уже твердо знаю, что не буду. Сегодня меня вызвали по географии Хор! Сказывается 6-ой класс, когда я выезжала на Эрькиных подсказках. А кроме того, математик заявил, что по контрольным ни у кого отлично нет и не будет, т.к. никто не знает материал хорошо. В прошлом году он заявил: Математику на Отлично знают только бог да я. Ну, и будь с таким лопухом отличницей.
ВОЛКИ
22 ноября 1942 года. Эльге.
«Сейчас мы в школу ходим, т.к. река замерзла. Но дни очень теплые, и верхние слои льда таят. Когда идем по речке, лет жутко трещит, страшно. Одни говорит, что это опасно, другие, что это лед садится. И что это не опасно. Мы сами ничего не знаем и ходим по реке. Пока еще никто не провалился.
Но вчера узнали весть похуже. В местной газете «Соцстройка» есть заметка, в которой сообщается, что между двумя деревнями нашего Краснобаковского района стая волков численностью в 15 волков, напала на машину. Теперь эта стая бродит по нашему району. Представляешь себе? Мы ходим домой по речке, по которой ходит очень мало народу. Вдруг нас загрызут? Что ты на это скажешь? В один прекрасный день уйдем в школу, а домой не вернемся. Интересно, правда?»
26 ноября 1942 года.
У нас было 4 урока. Ляля, Кузя и Персик пошли домой, а мы с Зинычем задержались на 20-30 минут. Но мы знали, что догоним девчат, т.к. мы были на лыжах. Едем по реке. Вдруг Зинка говорит: Травка, не то там кто-то наверху идет, не то мы догоняем девчат, но этого быть не может, т.к. они должны быть намного дальше. А было уже темно. Вдруг слышим Лялькин голос: Девчата, не ходите туда. Я сперва подумала, что лед треснул, и придется идти берегом, и поэтому девчата вернулись. Но нет: Не ходите туда, там три волка, -и Лялька рассказала. Они шли, а навстречу им запыхавшийся мужчина. Он их предупредил, чтобы они шли осторожней, т.к. он только что спугнул трех волков. Девчата подумали, подумали, да и решили все-таки идти дальше. Идут и лают по-собачьи. Вдруг увидели что-то черное, приближающееся. Конечно, испугались, побежали, Персик заплакала. Рассказали нам с Зинычем эти страхи, мы, конечно, струсили, повернули обратно и решили позвонить из Баков в Лесной. Пошли обратно, но по дороге встретили одну женщину с мужем, которые живут в Лесном. Они нас уговорили, что ничего страшного нет, и мы медленно пошли домой, чтобы нас могли догнать восьмиклассники и Диониза. Домой пришли благополучно, только Зина и я натерли себе ноги и сегодня в школу на лыжах не поедем.
В Лесном нам сказали, что очень даже вероятно, что это были волки. Сегодня в школу идем с фонариком. Вечером с Зинычем придумывали, чтобы мы стали делать, если бы встретили волков, мы бы, конечно, растерялись, закричали бы мама и в рассыпную. Нам сказали, что в борьбе с волком, надо изловчиться и сунуть ему руку в пасть и этим задушить. Куда там, мы бы так растерялись, что имея фонарик, забыли бы его зажечь.
Сегодня у нас 5 уроков, но у нас есть фонарик. А все-таки интересно было бы встретить волков, только чтобы они нас не тронули.
К весне, между прочим, нам обещают всякие прелести. Во-первых, что весной волки голодные, а во-вторых, что весной лед не трещит, а провалиться можно. В этом отношении в Захарьино было куда лучше, ни реки, ни волков.
В четверти у меня три хора, по литературе, географии и черчению. Остальные отлично, даже по математике! По алгебре у меня у одной только из класса отлично, а по тригонометрии, геометрии только у 2-3-х. По литературе получила хор за то, что не знала наизусть Дорогу по Гоголю, но она обещала поставить отлично за конспектирование статьи Ленина о Герцене, но, очевидно, забыла, так что вышел хор.
Волков мы боялись по-настоящему. Возвращались темными вечерами из школы и во всю озирались по сторонам а вдруг за кустом сидит клыкастый-мордастый, и только нас и ждет? Если у 8 или 9 ого класса было меньше уроков, то целый час, а то и два «свободные» маялись в школе, лишь бы возвращаться домой целой гурьбой. А волков на нашем пути все не было и не было. В конце концов страх притупился, но полностью не прошел.
И вот однажды у нас, девятиклассниц, оказалось всего четыре урока, тогда как у остальных шесть. Мы подумали, подумали и решили махнуть на страх рукой, все равно ведь ни разу сами волков не встретили. Чего их бояться?
Ляля, Зина и я пошли домой одни. У оставшихся в школе против волков на всякий случай был фонарик, у нас моя способность лаять как настоящая собака.
Мы благополучно перешли замерзшую реку, вошли в темный лес. Тропинка среди деревьев и кустов протоптана узкая, идти по ней приходится в густых зарослях гуськом. Впереди идет Зина, посредине я, сзади Лялька. Зина бдительно глядит вперед, Лялька столь же старательно назад, а я, хотя в темноте, да еще и без очков все равно ничего не вижу, стараюсь разглядеть кусты по бокам. Нам очень страшно, но этого мы друг другу не говорим. Мы молчим, только дышим громко, т.к. шагаем быстро, почти бегом.
И вдруг Лялька, что идет сзади, дико вскрикнув «Там волк!», отталкивает меня в сторону, да с такой силой, что я чуть не падаю, и устремляется вперед, только вперед. Зина, услышав то, чего она больше всего боялась, тоже стремглав кидается вперед по тропинке. А я, оказавшаяся сзади, таким же безумным галопом бегу за ними.
Бегу, и думаю: «Волк сзади меня, бежит тоже по тропинке. Первой попадусь ему я. Накинется сзади и пиши пропало. Что делать?» В мозгу проносятся рассказы бывалых охотников. Надо, мол, ухитриться быстро засунуть волку в пасть руку с варежкой, и столь же стремительно прижать его голову к своей груди, чтобы тот задохнулся. Совсем некстати вспоминаю барона Мюнхгаузена, вывернувшего, однажды, лису на изнанку. Думаю, а сама все еще мчусь что есть мочи. Стоп! Так нельзя. Волк меня все равно догонит, от него не убежать. Надо что-то придумать. И я решаюсь.
Останавливаюсь около большого дерева, ствол которого достаточно широк, чтобы укрыть меня сзади. Крепко прижимаюсь к дереву спиной, и во всю щурю свои близорукие глаза. Надо увидеть, где же волк. Я готова сунуть ему в морду свою руку с штопаннойперештопанной тонкой варежкой, я готова прижать его раскрытую пасть к своей груди, без боя я ему не дамся. Но сперва я попробую испугать его своим лаем. Я стою у дерева и жду волка, готовая защитить свою жизнь.
«Зина! Ляля!» зову я на помощь подруг.
Ответа нет. Я спокойно стою у дерева, с чувством, что все от меня зависящее я сделала. Остается ждать волка.
Мои близорукие глаза в эту минуту видят по тропинке приближается ко мне какая-то черная точка, все ближе, ближе и вот он, волк. Настоящий огромный волк останавливается напротив меня!
И я начинаю неистово лаять! Боже мой, как я лаяла!
Волчья пасть разинута, красный язык высунут, глаза устремлены прямо на меня. Он сейчас прыгнет?
«Гав! Гав! Гав!!!» несется из моей глотки.
«Гав! Гав! Гав!!! отвечает мне волк. А в его глазах явное удивление.
«Гав! Гав!!! я все еще ничего не соображаю, как, впрочем, и мой визави.
Мы стоим и лаем друг на друга, пока, наконец, в моей перепуганной башке не мелькает догадка «Господи, а ведь волки не лают!»
Передо мной на всех четырех лапах стояла настоящая немецкая овчарка!
Тут вскоре на тропинке показалась и хозяйка собаки, и под охраной четвероногого друга мы двинулись в «Лесной».
Больше мы таких экспериментов не проводили, возвращались домой только все вместе. Вот и не бросили меня девчонки 31 декабря 1942 года.
14 декабря 1942 года. Эльге.
В этой четверти у меня пока три отметки: отл: по физике, химии и литературе. Литераторша у нас дура, и мы проходим литературу вовсе не так, как мне бы хотелось. Пол урока у нее проходит в лекции о том, как надо беречь в военное время минуты и часы. Сама она никогда ничего не рассказывает, и мы все учим по учебнику, который она, кстати, считает плохим.
В школу мы ходим каждый день, часто уходим с последних уроков, а на первые опаздываем.
22 декабря 1942 года. Эльге.
С отметками у меня все благополучно, еще ни одного хора. Но меня еще не вызвали по географии, а это мое самое большое несчастье.
31 декабря 1942 года. Эльге.
«Сегодня только я одна пойду в школу. Остальные все не хотят. Не знаю, как буду возвращаться из школы».
Вот в этот самый день, когда все нормальные люди стараются всеми правдами и неправдами остаться дома ради Нового года, я, одержимая идеей фикс под названием «Хочу учиться», потащилась в школу. Одна. О чем уже написала выше. Конечно, девочки объявили мне бойкот, и правильно сделали, но одну все-таки не оставили. Чертыхаясь в мой адрес, проклиная мое своенравие, девочки поплелись вслед за мной в Баки, в надоевшую до смерти школу.
А я сегодня даже не помню, были ли в тот предпраздничный день, занятия. Но, наверное, все же были.
А не оставили меня девчонки одну по той простой причине, что побоялись а вдруг меня одну-одинешеньку загрызут серые волки. А тогда их загрызла бы совесть.
ОБЩЕСТВЕННАЯ РАБОТА
22 ноября 1942 года.
Я тебе писала, что я вожатая 7-го класса. Два дня тому назад у моего отряда, и у отряда Дионизы (6-ой класс самый противный 12 человек, но ужасные. У меня 23). Был сбор игр и аттракционов. Сколько мне тут было радости! Помнишь, у нас был сбор, когда мы выдавали подарки соски, переводные картинки, карандаши и проч.? Я сделала приблизительно такой же. Только не было таких роскошных подарков. У нас были гнилые морковки, тряпочки, палочки, рваный ботинок, кусок сломанного гребешка, сломанный карандаш и прочее барахло, но кроме того немного конфет и печений. Все выигрыши были под номерами. К сбору готовился весь мой отряд. Каждый за что-нибудь отвечал, и говорил мне, как у него идут дела. На сборе у меня были все, кроме троих освобожденных (их должны были вызвать на уроке и они готовились). Из Дионизиного отряда было только 5 человек, ее отряд ничего не приготовил. Она, бедная, даже плакала. На сборе было весело, все играли, веселились. Теперь можно будет сделать и серьезный сбор. Скоро у нас будет диспут на тему Дружба и коллективизм и я хочу подготовить свой отряд. У меня ребята хорошие, веселые, у Дионизы одни девчонки (у меня только 8 девочек), да такие презрительные ко всему, что ужас один.
Акимчик, милый, может весной мы уже увидимся? Но я знаешь, все-таки боюсь,, что нас здесь оставят до осени работать в поле. Наш интернат в этом году обеспечил себя питанием на 80 %, а в будущем году хочет обеспечить себя на все 100 %, да еще и государству сдать. Понимаешь? Так что может придется работать летом еще больше, чем в прошлом году. Но третью зиму, во всяком случае, зимовать не придется.
14 декабря 1942 года. Эльге.
С нами, старшими, в интернате ничего не делают, даже комсомольских собраний не бывает. Как вожатая я ничего не делаю. Во-первых, не хочется, а потом я вижу, что и без меня воспитатели прекрасно обходятся, а у меня и так времени очень мало. Вечером приходим усталые, хоть и читаю вечером, но дольше 12 не выдерживаю глаза сами слипаются.
Про волков ни слуху, ни духу. Но у нас теперь очень тепло - +2 градуса и снег на реке тает.
22 декабря 1942 года. Эльге.
Я тебе уже писала, что я вожатая. Коротко говоря, я ничего не делаю. Почему, не знаю. Уважительных причин нет, и все же ничего не делаю. Правда, было у меня два сбора моих, потом один вступительный и строевое занятие. И все. Потом без меня у моего отряда сняли начальника штаба отряда, без меня же назначили нового, и я пришла к выводу, что я вовсе не очень там нужна и могу время, которое у меня не в избытке употребить на другие дела. Это все, конечно, неуважительные причины. Я чувствую, что если бы меня как следует отругали, я бы стала работать. Но меня не ругают, а только мелко задевают, и никто, конкретно не помогает. От этой обязанности вожатого у меня на сердце лежит какой-то камень, противный и тяжелый. Мне иногда так гадко. И хотелось бы хорошие сборы проводить и не хочется в одно и то же время. Чувствую, что кончится все это как-то сразу и плохо, встряхнут меня и отругают. Скорей бы...
5 января 1943 года. Эльге
Шансы уехать в Москву есть. С нами никакой работы не ведут, воспитателя у нас нет, и мы действительно предоставлены сами себе. Я читаю. С одной женщиной начала заниматься по английскому. Она хочет начать прямо с 10-го класса. Не знаю, выйдет ли. Она уверяет, что при желании можно за год научиться говорить по-английски, т.к. это очень легкий язык. Посмотрим. Мне необходимо в Москву, а то я перезабуду весь немецкий. Я и сейчас начинаю заикаться.
20 января мне стукнуло 16 лет. Как я отметила свой день рождения, совершенно вылетело из моей головы, и в письмах не отражено. А вот 28 января я сообщаю маме с папой о выговоре по комсомольской линии, во-первых, за то, что ничего не делала как пионервожатая седьмого класса, а во-вторых, за злую шутку, которую мы, великовозрастные девы, позволили себе в адрес наших интернатских мальчишек.
Мы такое придумали!
Редко, очень редко нам на обед давали конфеты. Это были темно-коричневые горошины неизвестного происхождения, сладкие на вкус, очень вожделенные. Когда мы, старшеклассники, приходили в столовую на обед, и обнаруживали на столе, за тарелкой супа десять коричневых шарика, радости нашей не было границ. «Сегодня конфеты!» кричали мы тем, кто еще не успел сесть на место, кто еще не обнаружил сладкое счастье. Многие из нас сами конфеты не ели, берегли для младших братишек или сестер, что жили тоже в «Лесном», в интернатском детском саду. Так что радость была всегда двойная и за себя, и за малышей.
Я, конечно, эти конфеты тоже не ела.
И вот однажды, холодным январским днем, топая по заснеженной дороге в школу, кто-то из нас обратил внимание на козлиный помет. Ну, точь в точь наши конфеты! И вправду, похожи! И не очень долго думая, мы сделали бумажный кулек и собрали в него необходимое количество замерзших «конфеток». Ночь наш пакет морозился за окном. А в обед дежурная положила возле каждой тарелке по десять козлиных катышков и нам, эаговорщицам-девчатам, и им, разыгрываемым мальчишкам. Что будет!!! Мы хихикали, уже тогда, когда занимали свои места за столом. «Сегодня конфеты!!!» раздался традиционный возглас радости, когда первый мальчишка увидел «сладкое» счастье. Но в рот он угощение не потянул, оно ведь предназначалось на третье. Мы ели суп, съели второе, не торопясь, но, тщетно пытаясь подавить взрывы смеха. Мальчишки оглядывались по сторонам. Не могли понять. Что нас так смешит. А мы ждали. Ждали, когда первый из них схватится за «третье», сами замедляя расправу со вторым блюдом. И вот момент настал! Кажется это был Влад, который бережно взял катышок двумя пальцами и сделал движение в направление рта. Сейчас, сейчас!
Нет, такими уж абсолютными садистами мы не были. «Брось! Не ешь!» и кто-то из нас выхватил из мальчишечьих рук «конфетку». Влад стоял, ничего не понимая, растерянно хлопал глазами еще и потому, что мы, девчонки, умирали со смеху. Мы сжалились и выдали мальчишкам тайну «угощения». Мальчишки оскорбились, надулись, и с таким обиженными мы все вместе отправились в школу.
Но самое интересное произошло потом. Дежурная по столовой рассказала, как к нашему, еще не убранному столу, подошла одна из старших воспитательниц, кстати, нами очень не любимая, и со словами «И что это они так веселились?» взяла для пробы одну из «конфет». Взяла и сунула себе в рот!!!
Ну, а потом, было комсомольское собрание. Больше всего кричала на нас, конечно, та, что выполнила роль дегустатора. «Говно ребятам подсунули! А еще комсомолки!» вырвалось из разгоряченных уст. Это был триумф! Из уст взрослой воспитательницы такое почти матерщинное слово! Шик!
На этом мальчишки нас простили. Зрелище разъяренной, пунцовой от возмущения статной дамы стоило пережитого разочарования из-за мнимых конфет. Да к тому же только она одна их и попробовала! Ура, девчонкам!
Маме с папой я это событие описала.
28 января 1943 года. Маме и папе.
«Дорогая мама и дорогой папа!
Сегодняшнее письмо Вас не обрадует. У нас было комсомольское собрание, и я получила выговор. Устный, без занесения в учетную карточку, но тем не менее. Я виновата, но сама все и исправлю. Я Вам обещаю. Выговор мне дали за плохую работу в моем отряде. Но кроме того, а это было на самом деле главной причиной, выговор мне дали потому, что мы на обед подложили нашим мальчишкам козлиный помет. Взрослые думают, что я инициатор этой затеи, а так как никто из девочек не встал и не сказал, кто это был на самом деле, то и получилось, что выговор дали мне и еще одной девочке. После собрания девочки много-много говорили, но было слишком поздно, да к тому же я ведь выговор заслужила из-за плохой работы, но должны были бы дать выговор не только мне. Софья Павловна объяснила мне, что выговор именно у меня потому, что от меня можно требовать большего, чем от других, и что девочка, которая придумала дело с козлиными катышками поступила плохо, не признавшись. Но, что и мы сами должны были об этом сказать. Но, дорогие мама и папа! Нам неприятно, стыдно было сказать, а, кроме того, дело обстояло действительно так, что все принимали в нем участие. Но нам не хотят верить. Но мы, конечно виноваты. И все должны исправить. Мне было очень тяжело. Все меня ругали и никто из взрослых после собрания не сказал мне хоть что-нибудь теплое. Мне было очень тяжело. Девочки меня утешали.
На следующий день я пошла к Софье Павловне, и она поговорила со мной долго и хорошо. Она обещала помочь мне в работе с отрядом, и вчера я вместе с ней составила план работы. Сегодня я соберу штаб своего отряда, а завтра весь отряд. Мне кажется, что Софья Павловна меня хорошо понимает. Она говорит, что я должна всегда говорить только правду, и я это делаю. Когда я на собрании сказала, что потому ничего не делала, что не было охоты, мне сказали, что я дерзкая. Но ведь это правда! Нам никто не помогал, нас не собирали, не ругали, но если бы у меня самой была охота, я бы могла всех расспросить, и могла бы работать! Что же мне надо было сказать, в ответ на вопрос почему я ничего не делал, если то была правда? Плохо, что я ничего не делала с отрядом, и это я исправлю. Но правду я буду говорить всегда, пусть меня за это ругают, но я буду так поступать. Дорогие мама и папа! Не огорчайтесь, я все сама исправлю».
10 февраля 1943 года. Маме и папе.
«Завтра у меня будет сбор в моем отряде. Я расскажу детям о жизни Паганини. Почти каждый день я читаю ребятам во время переменки статьи из газет».
Февраль 1943 года. Маме и папе.
«Сбор о Паганини ребятам понравился. Мы клеили конверты для Красной армии и написали два письма. В конце месяца к нам придет красноармеец и расскажет о войне».
Свое сообщение о Паганини я сделала по книге Виноградова, которая меня потрясла. Моим интернатским подшефным мой пересказ понравился. Они слушали, не шелохнувшись. Вдохновленная этим первым успехом, я повторила такой сбор о Паганини позже, студенткой третьего курса в 1946 году, когда была назначена пионервожатой в седьмой класс какой-то дальней московской школы. Ребята и в этот раз слушали, затаив дыхание. А на факультетском бюро комсомола, когда меня исключали из рядов ВЛКСМ, прозвучал грозно-обличительный вопрос: «Почему Вы провели сбор о жизни Паганини, а не о жизни товарища Сталина?» Что я могла ответить?
ДЕВЧОНКИ И МАЛЬЧИШКИ
26 ноября 1942 года. Эльге.
Дорогая Элюшка, вчерашний день полон происшествий. И мне хочется тебе его описать. Вместе с Пал Зинычем решила поехать в школу на лыжах (мне лыжи прислали мама с папой, а она взяла у одного парня). Вышли из столовой, надели лыжи. Только собрались поехать, как Зиныч делает открытие, что у нее соскакивает крепление. Остановились, достали ножик и Зина, торопясь, делает дырку в ремне. Но вдруг ножик складывается и Зинкин палец порезан. Она его здорово порезала, кровь лилась, лилась, весь снег запачкала. Побежала она в изолятор, благо рядом, перевязала палец, и мы поехали. Только отъехали от Лесного как у меня начинает соскакивать крепление. Я, конечно, отстаю, злюсь, и, наконец, решаюсь переделать крепление. Делаю дырку в ремне и вдруг ножик захлопывается, и мой палец тоже порезан. А у меня, как на зло, ни тряпочки, ни носового платка. Меня нагнали Влад и Юрка (это тот парень, с которым я пилила). И знаешь, так хорошо было! Я и не думала, что они могут быть такими хорошими. Остановились, Юрка перетянул мне палец веревкой, а у меня рука замерзла, ничего не чувствую, а кровь так и капает. Зиныч уехала, кричала мне, а ей откликались другие девчата, а она думала, что это я. Так как у нас не было чистой тряпочки, Влад перевязал мне палец своей повязкой для ушей. Юрка наладил и надел мне лыжи, Влад предложил варежки. После перевязки поехала, догнала и перегнала девчат, но Зиныча так и не догнала, уж больно далеко она уехала.
14 декабря 1942 года .Эльге.
Недавно к нам зашли Витька и Влад. Мы (Зина, Ляля и я) разговорились и стали говорить о распределении труда между женщиной и мужчиной. Спорили долго, интересно, больше всех горячилась я. Витька уверял меня, что никогда мужчина не будет стирать белье: У мужчины есть инстинкт, который не позволяет ему заниматься домашними работами. Он уверял меня, что всегда женщина будет делать домашние дела, а мужчина что-нибудь другое. Мы спорили, спорили, Влад был немного на моей стороне: Если нужно будет, я, конечно, буду это делать. Но я, все-таки, постараюсь избежать таких работ. Я сделаю так, чтобы моя жена не работала, и чтобы я это тоже не делал. Ну, а я лично собираюсь все домашние, хозяйственные работы делить со своим мужем (чудно звучит муж, правда?). Почему же не мыть вместе посуде, не готовить обед, ведь это могло бы быть очень хорошо. Конечно, мне может быть не придется еще иметь такого друга, который со мной будет все это делить, но в будущем, я уверена, это так и будет. Так же как и женщина и мужчина будет стирать белье, и ничего страшного в этом не будет. Стирал ведь мой папа пеленки и готовил обед, ничуть не хуже мамы. Помнишь, он тебя на даче угощал? Ведь вкусно было? Я лично буду стараться и добьюсь того, чтбы мой друг делиль со мной часть хозяйственных работ. Как ты на этот счет думаешь?
ЕДА
23 ноября 1942 года. Маме и папе.
Еда стала намного лучше, нам дают большие порции. Для тех, у кого больные желудки, теперь есть белый хлеб, но я сохраняю на всякий случай сухари, что Вы прислали.
РЕЖИМ ДНЯ
24 декабря 1942 года. Маме и папе.
«В 6.50 мы встаем. Еще темно, но с 4 часов снова горит свет. В 7.15 7.30 у нас зарядка в клубе.(У нас есть клуб со сценой, это столовая. Двери в ней перевесили и теперь там тепло.) 7.30-8 часов мы завтракаем. Порции достаточно большие и мы всегда сыты. После завтрака мы убираемся в комнате, топим печь, ходим за дровами и т.д. Затем мы делаем уроки до 11 часов. В 11 часов у нас обед. В 11.20 мы отправляемся в школу. Занятия начинаются в 1 час дня. В 7-8.20 мы уже дома. До ужина (в 8 часов) мы читаем, пишем письма и т.д. После ужина некоторые сразу идут спать. Многие читают, я тоже, пока не выключат свет (12 часов). Иногда я тоже очень устаю и иду спать.
Сейчас я читаю Былое и думы Герцена.
Почему-то письмо от 8 ого января 1943 года последнее, адресованное Эльге. Вряд ли я не писала ей, но январь-март оказался без свидетельств, предназначенных подруге.
УЧЕБА
5 января 1943 года. Маме и папе. Открытка.
«31 декабря закончилась четверть. Я отличница. Но по географии у меня нет отметки, так как меня не успели спросить, а по военному «хор». По математике меня ни разу не вызывали, но поставили «отлично». По всем предметам у меня только одна отметка, только по химии и физике две. Сейчас у нас каникулы».
10 февраля 1943 года. Маме и папе.
«Мои отметки в этой четверти: физика хорошо, отлично, история отлично. Литература письменная хорошо.
Из Эльгиного письма я узнала, что мы отстаем по всем предметам, кроме химии и дарвинизму. Между прочим Эльга пишет, что весь класс в этом году учится гораздо хуже и что даже Яминский (Вы помните его? Он почти никогда не получал хорошо) получил плохо. У нее самой три посредственно в четверти по математике. Она пишет, что стала хуже, говорит, что девочки в старших классах думают о чем угодно, но только не об учебк. Она пишет, что чувствует сама, что становится хуже и глупее. Во всем классе нет ни одного отличника и только у двух учеников нет посредственно в четверти. Может быть Вы Эльгу видели? Я чувствую, что когда вернусь в Москву. Мне надо будет многое учить, особенно по литературе, так как учительница литературы очень строгая.
Что слышно о нашем возвращении в Москву?
Недавно я прочла Генриха Гейне Германия на немецком. Сейчас я читаю От Белого креста к Красному знамени Макса Гоельца на русском.
Москва. 21 февраля 1942 года Папа мне.
Между прочим снова говорят о том, что вы, старшие, вернетесь в Москву. Все зависит от того. добудут ли для вас вагон. Мы стучим по дереву, Траутхен. Будь особенно мила с братишками, они ведь будут тебя искать и опечалятся, не найдя нигде свою сестричку. Но если не будет предоставлен вагон, то ты не печалься. Думай все время, что теперь он нужен Красной армии, но каждое сообщение о делах на фронте неминуемо приближает вас на многие километры ближе к Москве.
Мамина приписка:
Будь особенно мила с Воельфи и Рольфом, немного они, наверно, будут плакать, когда их мамушка уже уедет в Москву. Но мы очень рады, что ты скоро приедешь и верим, что и наши маленькие мальчишки еще в этом году вернутся к нам.
До свидания, Траутхен. И если свидание немного запоздает, тогда, Траутхен. не вешай носа, а главное не распускай себя, думая только об отъезде, это значит не думай, что теперь я могу расслабиться в учебе и т.д., в Москве я все нагоню. Потерянное время никогда не возвращается. До последнего надо работать концентрированно.
Поцелуй вам всем. Ваша мама.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ.
ВСТРЕЧА НА ВОКЗАЛЕ
Последнее письмо из интерната Коминтерна я написала то ли в конце февраля, то ли в начале марта 1943 года. Дата на нем не проставлена. Оно коротенькое, отправлено с оказией в качестве сопроводиловки к подарку Эльге ко дню ее рождения 12 марта. Я прошу маму передать Эльге мое поздравление и подарок вышитый мной гладью конверт для носовых платков. В записке я коротко сообщаю : Вольф и Рольф здоровы. Все.
Переписка закончена. А жаль. Ибо в результате я даже не помню, когда покинула Лесной, как и с кем ехала в поезде, а главное как я прощалась с братишками. Не осталось в памяти, как не напрягай бастующие мозговые извилины.
Зато я отчетливо вижу, как уже в Москве иду вдоль поезда по перрону, как вглядываюсь в встречные лица, как я уже почти бегу, и только достигнув носа паровоза, обнаруживаю, наконец, стоящих рядом маму, папу и Эльгу (!).
Я в видавшем виды, верно служившем мне почти два года зимнем пальто, слишком коротком, даже руки из него торчат, и совсем не чистом, но не рваном и теплом. Я сразу ощущаю, какая я в нем неуклюжая, не модная, ибо Эльга, тоненькая Эльга в новом, никогда мной не виданном роскошном пальто, легко облегающем, изящном, с чудным коричневым каракулевым воротником, а на голове, тоже из коричневого каракуля, прекрасная шапка. Стоит Эльга с улыбкой на устах и ни шагу не делает мне навстречу. Я подхожу, хочу обнять подругу, но чувствую не надо этого делать. Наверно боится испачкаться о мое пальто, мелькает мысль и я протягиваю долгожданной подруге руку. Эльга, улыбаясь, ее пожимает.
Мама и папа меня, конечно, и обнимают, и целуют, Эльга стоит в сторонке. Наконец, мы поворачиваемся в сторону выхода с перрона, и папа сыпет мне соль на только что образовавшуюся рану:
Давай, выбросим твое пальто под паровоз! А?
Я упрямо качаю головой и крепко застегиваю его на все пуговицы. Вдоль всего поезда я бежала вся нараспашку, теперь, когда родители рядом, по Москве надо идти прилично одетой. А пальто мне еще пригодится.
Все, пошли, говорю я в знак неуместности дискуссии по поводу моего одеяния и смачно сморкаюсь прямо на тротуар. Кстати, очень умело, в интернате научилась. Какие там носовые платки, смешно даже.
Папа стоит как вкопанный.
Ты теперь так сморкаешься? выдавливает он из себя.
А что такого?
Вот это я помню, очень отчетливо.
МЫЛО
Наконец, вот она тяжелая парадная дверь в нише с двумя серыми мраморными колоннами, вестибюль все стены в зеркалах, заключенные в резные, с амурчиками, позолоченные рамы, а сверху, на цветном потолке огромная хрустальная люстра. Я дома!
Но дядя Вася, вахтер нашего Люкса, не пускает меня к лифту.
Сперва надо пройти санобработку, таково распоряжение дирекции, извиняясь, сообщает он маме, папе и мне.
Мама наверху, в нашей комнате, собирает банные принадлежности, все это выносит мне, ждущей у парадного подъезда и просит не потерять маленький кусочек хозяйственного мыла, который она мне специально показывает.
Мыло сейчас в дефиците.
О, это я знаю сама! Стирали же мы в интернате какой-то вонючей серой жижей наше белье, а потом, когда и ее не стало, просто в речке, а зимой в проруби при помощи валька, как научили нас деревенские женщины. Конечно, мыло я сберегу!
И, о счастье, в санпропускнике мне дали кусочек мыла. Как я обрадовалась, как обрадуется мама, ибо вымылась я экономно, и теперь я не только верну завернутый в бумагу кусочек, но еще и прибавку принесу.
Но, когда я, наконец, дома сообщаю радостную весть о мыле, и разворачиваю пакет своего грязного, но продезинфицированного белья, обнаружилось, что мыло, оба куска у меня украли.
ХЛЕБНЫЙ ДОВЕСОК
Мама первый раз вручает мне в руки хлебные карточки и велит отоварить их внизу, в булочной Филиппова.
Если будет довесок отдашь его старушке, им сейчас тяжелее всего.
Я выстаиваю большую очередь в родной мне булочной, высматриваю скромно стоящую с протянутой рукой старушку, и получив полбуханки украинского хлеба с довеском грамм на двести, быстро сую его в старческую руку.
Но вместо благодарности в мой адрес раздается вопль Живут же некоторые!, и это одновременно из нескольких глоток.
Я пулей лечу домой, не понимая, что я такого наделала. За что?
Маме пришлось объяснить интернатской девочке, что довесок, это малюсенький кусочек в один-два сантиметра. Не больше.
Но откуда мне было знать?
ЛОДОЧКИ
В длиннющей очереди за галошами я оказалась последней, кому досталась вожделенная обувь по талону. Продавщица давно предупреждала, что очередь занимать бессмысленно, ибо товар кончается. Но у меня уже был опыт я, как правило, оказывалась тем счастливчиком, на котором что-то кончалось так, что именно я уходила не с пустыми руками. А потому я очередь выстояла. И фортуна меня не обманула и на этот раз.
Галоши были новоиспеченные, черные и очень хорошо блестели. Это было их достоинством. Но был, конечно, и недостаток они были такого размера, что для маминых, папиных и моих ботинок со всей очевидностью были малы, а для Вольфа и Рольфа слишком велики. Тем не менее я с победным чувством несла домой свою добычу, а по дороге прикидывала, куда бы галоши пристроить. Уж очень хорошо они блестели, ну прямо как лаковые лодочки, правда на низком каблуке. И тут меня осенило я надену галоши прямо на босу ногу с носками и будут у меня таким образом туфли-лодочки. Мирово!
Очень счастливая от своей обновы, я легкой походкой влетела в наш, теперь уже только девчачий класс пусть все увидят у меня черные лакированные лодочки и как они блестят! Но меня тут же остановила Эльга:
Не позорь себя! Галоши на босо ногу не надевают!
Конечно, не надевают. Но разве эти не похожи на лодочки?
Не похожи. И чтобы я тебя в них больше не видела.
Моя аристократическая подруга воспитывала меня, плебейку, вернувшуюся из интерната в Москву. Господи, что мы там только не надевали! Лишь бы не было холодно. А тут, такие прекрасные, новые галоши!
Не могу сказать, что я очень огорчилась. Галоши я, конечно, больше не надевала. Но зато намазала густо-густо черным гуталином коричневые парусиновые туфли и в них проходила всю весну и лето. И в дождь тоже. Кроме галош у меня все равно ничего другого не было, а они налезали только на босу ногу.
Про парусиновые туфли Эльга тактично промолчала.
ВЕЧЕРИНКА
В первый же день возвращения из интерната, уже на лестничной площадке, еще не войдя со мной даже в нашу комнату, мама обратилась ко мне со странной речью:
Я теперь плохо тебя знаю. А потому хочу сказать: если в интернате ты начала курить, то не скрывай этого от нас. Мы получаем по карточкам сигареты, и у тебя не будет проблем.
Да ты что, мама!!! Конечно, я не курю!!!
У нас в интернате никто, даже мальчишки не курили. Как маме могло такое прийти в голову?
Сейчас во время войны для многих девушек стало модным курить, вот я и подумала. Главное, чтобы тебе не надо было нас обманывать. Если захочешь начать курить, я запрещать не стану. Но, в общем не советую.
Да не буду я курить! Делать мне что ли нечего?
Я в свои шестнадцать лет не только не курила, я и вина еще не разу в жизни не пробовала, да и никогда еще с мальчиком не целовалась, даром что была влюблена в Света и кокетничала с Сергеем. Ничего себе у мамы представления о своей дочке.
А тут Эльга приглашает меня на вечеринку. Будут наши девочки из класса и наши мальчики, которые теперь учатся не с нами, а отдельно в 167 школе. Вечеринка у кого-то из одноклассниц дома.
Мама мне разрешает пойти. Только просит вернуться не позже десяти. Я обещаю.
А на вечеринке Эльга, моя Эльга чувствует себя абсолютно в своей тарелке там, где я нахожусь в легком шоке! Она смеется шуткам, от которых у меня сводит скулы. С кем-то беседует в тоне легкого светского трепа, ни о чем, просто открывает рот, чтобы поговорить, так, как это делают все другие вокруг. И зачем я сюда пришла? Чтобы увидеть, что один из бывших одноклассников, когда-то толстый неуклюжий мальчик, превратился в красавца? Чтобы обалдело глядеть, как одноклассница сидит у него на коленях, а он небрежно держит ее за талию, и это при всем честном народе? Чтобы услышать восторженный шепот мне прямо в ухо о том, что красавец-одноклассник на самом деле потомок знатного, чуть ли не королевского польского рода Ягеллонов, но это большой секрет? Чтобы впервые в жизни выпить вина с Эльгиной подачи? И, наконец, чтобы выпить свой первый бокал за Прекрасных дам!, за тост, со странным, подчеркнутым значением поднятый хилым бывшим одноклассником, в ответ на который все мальчишки повскакали со своих мест и выпили стоя? И ни одной интересной темы для настоящего разговора!
И Эльга сюда ходит?
Я ушла раньше обещанного маме времени. Мне активно все это не понравилось. Более того, я была разочарована.
Не так, совсем не так проходили наши посиделки в Захарьино, в самой теплой мальчишечьей комнате. Конечно, мы даже в бутылочку играли, но не на поцелуи, а на вопросы друг другу, на которые надо было отвечать правду, одну только правду. Но главным были проблемы войны, революции, и интернатских дел любви, дружбы, ссор и примирений с воспитателями.
Домой с вечеринки я пришла взъерошенная.
Я так и предполагала, что встретишься ты именно с этим, сказала мне мама в ответ на мою жалобу.
Так зачем же ты меня пустила на эту вечеринку? в ужасе от маминого вероломства (могла уберечь меня от переживаний, а не уберегла!) спросила я.
А ты разве сразу мне бы поверила? Кроме того, я хотела, чтобы ты сама делала выбор, что нравится, а что противно. И я в тебе не ошиблась, ты моя дочь.
Мне и потом, когда я стала старше, было скучно только есть, пить и танцевать на вечеринках, где вместо задушевных, горячих разговоров и споров только зубоскалят и упражняться в остроумии и ехидстве. Хотя последнее я умею и однажды много лет спустя на спор даже участвовала в состязание с признанным во Фрунзе острословом Леней Левитиным, сыграв с ним в ничью. Ваш язык как бритва, с одобрением и опаской констатировал ой аспирант Ося Менхус, наблюдая мою интеллектуально-эмоциональную реакцию на иную чушь, вылетевшую из уст коллеги. Но тратить драгоценное время только на упражнения в острословии, когда в доме собрались за праздничным столом наши друзья, я никогда не умела и не хотела.
Я поворачивала земной шар другой стороной, как выражался мой друг, везде создавала свой круг общения, сама звала в свой дом, и сама вела вечер. И пустым он не был. Хотя мы и танцевали, и пили, и смеялись. И по субботам мы ходили в ближайшие кустики жечь костер или в дальние горы к водопаду и березовой роще. Но это все потом, когда я уже взрослая, и вокруг меня роятся студенты и фактические аспиранты. Незримый колледж Шелике так Роза Оттунбаева охарактеризовала нашу компанию, собиравшуюся у меня дома во Фрунзе каждую субботу.
Ну, а Эльга?
. Я была юной, и достаточно суровой максималисткой. Если что-то было в человеке не по мне, а скорее, как я сейчас понимаю, не таким же какой была я сама, я отказывалась дружить. Я ожидала совпадения во всем. И когда я в интернате писала свои письма-монологи, иллюзия абсолютного взаимопонимания у меня была полной. Но реальная Элюшка, конечно, была не зеркальным отражением моей персоны, а другим, самостоятельным человеком. Эльгу я перестала понимать. И в результате я для пущей ясности (всегда «говорить правду, одну только правду») еще и в письменном виде изложила Эльге свое видение ее изменившегося облика, как было принято между нами еще в 6-ом классе. И отдала писульку подруге. Это был разрыв. По Эльгиной инициативе мы обменялись написанными во время войны письмами, а устно отношений не выясняли.
Сейчас я понимаю, что по дурости обидела подругу. А самое глупое в этой истории то, что я напрочь забыла, в чем я тогда обвиняла свою Элюшку. Но сколько я десятилетия спустя не приставала к Кимчику-Акимчику с просьбой напомнить, что я тогда такого насочиняла, Эльга хранила молчание, гробовое.
Тогда, в десятом классе мы молча расстались, правда, только на какое-то время. А потом, также без лишних слов снова стали друзьями . И дружба наша стала пожизненной, выдержав и более серьезное испытание, чем мое идиотское письмо подруге.